Юрия Скрипкина не надо особо представлять читателям нашего журнала. Его стихи не раз публиковались в «Страннике». Но сегодня случай особый: на суд читателей представлено документальное повествование. Можно сказать, исповедь человека, который, несмотря на тяжкие болезни, стремившиеся изгнать его из мира, заключить в четырех стенах, обречь на тихое угасание, сумел прорваться к миру и людям посредством творчества: он пишет и публикует талантливые стихи и прозу.

И ничего удивительного в этом нет. Юрий вырос в интеллигентной, высокообразованной семье, для которой творчество было как воздух. Папа, Борис Александрович Скрипкин, педагог-филолог, был мастер на все руки: и дом построить, и повесть написать, и картины создать. Мама, Людмила Капитоновна, врач по профессии, но обожала музыку, играла на пианино и аккордеоне, до самых преклонных лет пела в местной художественной самодеятельности. Брат Игорь, закончив Московский архитектурный институт, долгое время был главным архитектором Архангельска, работает и как художник. Да, наверное, особый смысл заложен и в фамилии – СКРИПКИН...

Как удалось Юрию выстоять перед болезнями и не сломаться – читайте в «Изгнанниках судьбы».

1

...Мама рассказывала, что в роддоме я заболел желтухой. Врачи пролечили меня стрептомицином, в результате чего я оглох. К тому же случилось заражение крови, и понадобилось ее переливание. Еще я слышал, что у мамы и у меня кровь разных групп. Это привело, выражаясь медицинским языком, «к резус-конфликту между организмом матери и плодом» и, таким образом, в будущем детский церебральный паралич мне был запрограммирован.

Врачей, которые во мне что-то «подпортили», я до сих пор не знаю даже по именам (кроме одного) и абсолютно не помню. Может быть, они, встречая меня впоследствии, вспоминали о своей ошибке, может быть, испытывали какие-то «угрызения». Кто знает! Возможно, что и нет. Через их руки и души прошло слишком много таких, как я. О них я просто никогда не задумывался, и не было у меня к ним никакой ненависти, тем более желания каким-то образом отомстить.

Сейчас я понимаю, что именно тогда из-за наступившей глухоты в моей судьбе было заложено некое отшельническое начало оторванности от здоровых людей, от общества и полноценной жизни в ее обыденном, чисто житейском, понимании. Правда, довольно большой отрезок жизненного пути был все-таки отпущен мне, чтобы в движении познавать мир и не слишком скучать. 35 лет я ходил по земле почти как все, занимался физическими упражнениями и физическим трудом, порой тяжелым. Я любил ездить в лес, бывал в других городах и краях необъятной Родины... и только быстрее, чем у ровесников, наступала усталость. Однако я мог пробежать без остановки около двух километров, а восьмикилограммовые гантели поднимал над головой до сорока раз. Подтягивался и отжимался, правда, плоховато. Но сила и ловкость были. Через высокий уличный забор перелезть, ради забавы спрыгнуть с крыши сарая в сугроб, напилить и наколоть дров, перетаскать кучу торфа под навес или привезенные для ремонта кирпичи и доски, принести газовый баллон, выполоть сразу несколько грядок, вскопать огород – в то время для меня это было в естественном порядке вещей. Так я жил до апреля 1996 года...

2

Да, судьба отпустила мне 35 лет относительно нормальной или, лучше сказать, подвижной жизни. Но сие не значило, что я не чувствовал подкрадывающихся невзгод. Основное заболевание, лишившее меня былой подвижности, действовало «тихою сапою» на протяжении многих лет. Лишь милостью высших сил я объясняю для себя, что мне был дан столь длительный жизненный карт-бланш...

Да, я отмечал, что усталость и утомляемость приходили ко мне быстрее, чем к моим одногодкам. В последние годы возникали и другие признаки надвигающегося перелома. Ходить мне постепенно становилось труднее, было ощущение дополнительной ноши на плечах. При уборке комнат, когда надо было протирать пол под кроватями и шкафами, уже тяжело было сразу выпрямиться, поднять голову. Зимою во время гололедицы я падал чаще, чем другие люди, причем имел обыкновение валиться на спину, ударяясь об лед затылком.

Однажды, возвращаясь зимним вечером от друзей, я пошел по центральной городской площади. Впереди высились снежные завалы – снег убирали, сдвигая его к концу площади. За зиму там возникало настоящее «белогорье», через которое люди прокладывали тропочку, спрямляя путь к перекрестку. Этим путем пользовался и я.

Стоял февраль. Было морозно, горели редкие звезды, дул сильный колючий ветер, вилась поземка. Поднявшись на самый верх снежных бугров, я вдруг поскользнулся и резко упал, сильно приложившись затылком. Ударила боль в спину, в шею... и минут двадцать я никак не мог подняться. Мимо прошла женщина, но я не попросил ее мне помочь. Она же, очевидно, решила, что перед ней – пьяный, и проворно проскользнула мимо...

Но, думая, что все это возрастное, обычное, я не пугался, не жаловался и убеждал себя, что ничего страшного не происходит. Дома были разговоры на эту тему, но все приходили к выводу, что у меня начинается остеохондроз – и, чтобы не давать ему развиваться дальше, советовали больше двигаться, заниматься физическими упражнениями и закаливаться, обливаясь холодной водой.

До возникновения паралича я ни на минуту не мог себе представить, что он у меня будет. Хотя и предчувствовал нечто тревожное, но все-таки мечтал, что все обойдется и оставшуюся мне часть жизненного пути пройду примерно так, как прошел предыдущую. Я верил в то, что если мне суждено жить дальше (пусть и в одиночестве, без жены и детей), буду до самой смерти, по крайней мере, способен обслуживать себя сам. Да, никакой фатальности в своем тогдашнем положении я не ощущал. Я и сейчас не являюсь безнадежным фаталистом и отчасти, может быть, потому, что обрел Призвание, нашел себя в поэтическом творчестве, стал писать...

3

Последний год подвижной жизни выдался особенно тяжелым. Отсчет я начинаю со дня смерти отца, с 27 марта 1995-го. Помимо этого траурного события, на состояние здоровья повлияло, видимо, и то, что надо было взвалить на себя многие дела по хозяйству, в том числе и те, которые раньше брал на себя отец. И хотя мама однажды отметила, что я «оказался хорошим хозяином», хозяйствовать мне пришлось недолго.

Тот год был урожайным на яблоки. Садовые деревья изнемогали под грузом плодов. Из-за погодных условий яблоки сгнивали прямо на деревьях. Я целыми днями возился в саду, сбивая гнилье палкой. А затем выносил до 30 ведер этого гнилья к мусорному контейнеру, находившемуся за два квартала от дома. А ведь, кроме сада, на мне были и другие домашние заботы. А уже тогда сильно болели ноги, особенно ныли они по вечерам, после дневных трудов...

Я думал, что и в дальнейшем буду таким же хорошим хозяином. Но Бог судил иначе... Осенью, по окончании садово-огородного сезона, я как-то признался маме, что «устал, как никогда». Было, действительно, такое чувство, что должно что-то произойти.

Здоровье – вещь тонкая и сложная. Оно состоит не в одном лишь физическом благополучии. Не открою Америки: тут большую роль играют и психологические факторы. Что было у меня «в активе» с этой стороны?.. Попытки писать да встречи с двумя-тремя друзьями. Этого, наверное, любому человеку мало. Нужны еще счастье, любовь, семья, интересная работа, потому что все это присуще природе человека.

И, по большому счету, не редкость, когда даже здоровые люди испытывают неудовлетворенность жизнью, пребывают в необъяснимой тоске... Что же можно говорить об инвалидах? Но, заметьте, я никогда не жаловался, только отмечал как бы пунктиром неполноценность своей жизни.

4

Мне могут предъявить претензии по поводу болезней: уж слишком-де много ты о них пишешь. Отвечаю: они составляют часть жизни (из 43 лет в общей сложности 7 лет я провел по больницам). Это первое. Во-вторых, я просто хочу сказать, что и в подобных условиях человек может (а если может, значит и должен!) не отступаться от всего, что составляет смысл жизни, например, от творчества. В третьих, как инвалид я и смотрю на жизнь с позиции больного, а не здорового. Я был бы рад поменять позицию, но этого мне не дано. Здоровым я уже не стану.

...Вскоре после годовщины смерти отца, в конце апреля 1996 года, произошло кровоизлияние в шейном отделе позвоночника. Во всяком случае, так говорили врачи. Однажды ранним утром я почувствовал дикую боль в шее. Поднялся с огромным трудом, было ощущение, что голова отделилась от туловища и осталась на подушке, а вставший был не я, а мой фантом. Понемногу это ощущение прошло, но через день-два я заметил, что на пальцы рук будто надеты резиновые перчатки, причем не сплошные, а как бы сетчатые, состоящие из множества переплетенных меж собою обжимающих «тяжей». Это ощущение и доныне со мной... пальцы рук и ног почти потеряли кожную чувствительность. Мой почерк, до того почти каллиграфический, вдруг резко «рассыпался», буквы и строчки выходили неровными, корявыми, стали большими и располагались вкривь и вкось. А главное, исчезло равновесие и твердость походки. Помню, я сказал пораженной и расстроенной маме: «Кажется, я сломался...»

Последовали больницы: вначале районная, затем – республиканская... Время над страной повисло тяжелое, в больницах пациентов кормили плохо, не хватало многих инструментов
и препаратов. Достаточно сказать, что иногда медпрепараты шли по линии гуманитарной помощи из-за рубежа, среди них попадались и просроченные.

До сих пор перед глазами, как при начале глубокого и резкого похолодания, случившегося в мае, я всю ночь воевал... с тараканами, буквально облепившими стены палаты, где я лежал. Отопление в больнице уже не работало (закончился сезон), и заснул я, когда поднялось солнце, а проснувшись, обнаружил в ногах до десятка усатых тварей, гревшихся под одеялом. Вдобавок ко всему, я вскоре простудился.

Но однажды вечером я вдруг почувствовал себя свободным от уз болезни. Часа два или три свободно ходил по палате, даже влез на постель и опустился на пол, просто шагнув в воздух... Радость была преждевременной. Оказалось, что это прежняя жизнь сказала мне «гуд бай, Юра». Уже ночью я опять еле ползал. Но этот поразительный возврат подвижности, незначительное по времени событие, вызвало во мне столько эмоций, породило столько надежд! Увы, им не суждено было сбыться.

В Саранской республиканской клинике, куда я попал осенью, лечение было активное и быстрое. Я даже начал выходить «по стеночке» в коридор без своих полукостылей. Но и это длилось недолго, всего несколько недель... Я начал медленно привыкать к палочкам, к изменившемуся ритму жизни. Мне велели делать физзарядку, заниматься гантелями (правда, не более 2 кг весом) и периодически принимать лекарства, улучшающие мозговое кровообращение.

Много раз я пытал врачей: «Буду ли свободно ходить?». Они осторожно отвечали: «Трудно сказать». И были правы. Думаю теперь: врачи уже не верили в удачное излечение.

С тех пор прошло 8 лет. Ко многим неудобствам инвалидной жизни я успел отчасти привыкнуть. Сделался очень медлительным и это главное неудобство. Стал раздражительнее, суровее... в то же время посмеиваюсь над собственными проблемами и научился не бояться смерти.

5

Апрель 1996 года положил в моей судьбе границу между той активной жизнью и этой, инвалидной. Но, лишившись подвижности, став полным инвалидом, я никуда не ушел от жажды деятельности, от самодисциплины, от своего воспитания. Я никогда не был бездельником. Отдых для меня состоял в перемене деятельности. Наработавшись физически, я усаживался за книги, играл в шахматы, в «эрудит», писал стихи, фантастические рассказы, зарисовки о природе. Любил бегать с лупой, изучая строение цветов, насекомых, камушков. Время от времени рисовал, даже пробовал освоить лепку, резьбу по дереву. Ни на одном этапе жизни, повторюсь, я не сидел без дела. Естественно, после того, как меня парализовало, я не мог внутренне измениться. Это было бы противно всему складу моей души, воспитанию и примеру жизни родителей, оказавшим огромное влияние на всю мою судьбу.

Итак, отпали многие занятия, которые раньше были привычными. Они стали недоступными, невозможными. Первое время я очень печалился об утрате возможности заниматься делами, к коим была привычка и склонность. Но постепенно углубился в литературу, осознав не только ее спасительность для себя, но и Призвание к ней, как таковое. Если раньше это было просто дилетантское увлечение на досуге, то сейчас постепенно стало ясно, что это занятие едва ли не единственное, которым я еще могу заниматься всерьез. В самом деле, живопись, резьба, лепка требуют соблюдения определенных условий: нужны материалы, кисти, краски, инструменты, заготовки. Без посторонней помощи тут не обойтись, а помощников нет. Словом, оставалась литература... но одновременно я понял, что мне еще необходимо работать, работать и работать – над собою, совершенствоваться в избранном деле, чтобы писать настоящую поэзию, а не примитивные слабые вирши.

Мне нужно было сосредоточиться, сделать так, чтобы слова и понятия не скользили по поверхности, а шли из глубины души, переживались другими, как собственные открытия и озарения. И вот тут-то моя замкнутость в четырех стенах, моя болезнь, как ни странно, оказались уместными и положительными, сослужили добрую службу. Худа без добра не бывает. Благодаря своему невольному заточению, я смог углубиться в себя и в свое творчество, активизировать то, что было во мне заложено, но в суете прежней жизни раскрыться в полную силу не могло.

Кстати, эти заметки и затеяны с целью рассказать, как при помощи Бога и творческих способностей можно преодолевать самые тяжелые жизненные обстоятельства. Важно понять (как понял это я), что и суровая болезнь не всегда несет с собой лишь горечь и связанный с нею скептицизм.

6

...10 апреля 1996 года, когда мне «стукнуло» 35, было солнечным днем с ажурной облачностью. Накануне подморозило, снег отвердел. Хотя его оставалось мало, округа еще белела. Когда я проснулся, мама меня поздравила. Почти одновременно принесли телеграмму. Но так как в гости никого не ожидалось, я решил прогуляться. Захотелось взглянуть на Мокшу: прошел ли ледоход.

Пройдя через серо-синий, с коричневыми почками, парк, я миновал церковь и вышел на обрыв возле ткацкой фабрики. Горело в небе веселое солнце, холод ночи убирался восвояси, осыпался инеем. На деревьях суетились грачи, по улицам текли говорливые ручьи. Мокша разлилась, по ней уже плыли льдины. У «Острова» горбился затор. Всюду серебрилась и перезванивалась живая вода. Я постоял на склоне, желая вобрать в себя всю эту музыку Весны, панораму разлива, сверкающие по берегам крыши домов, синие полоски лесов на горизонте, весь весенний простор... Наглядевшись, надышавшись терпким, густым воздухом, двинулся к церкви.

Служба в ней уже закончилась, в помещении никого – лишь ходила перед небогатыми иконами строгая молчаливая подтянутая старушка в черном платочке, подливая маслица в неугасимые лампадки. Она ни разу не взглянула на меня, крестясь перед образами, да и я больше глядел на ряды икон, присев на скамейку возле самого входа. В храме я почувствовал что-то важное для души. Богоматерь, Христос, Иоанн Креститель, Николай Чудотворец мудро и внимательно, со значением смотрели на меня. Мне казалось, что в воздухе, во всем объеме храма продолжается какое-то тайнодействие... Что-то незримое было рядом, душа моя как будто советовалась с кем-то, непостижимым для меня, в ней шел внутренний разговор, где-то поверх сознания, может быть, о моей будущей жизни: о тех испытаниях, которые мне предстояло пройти. Это длилось недолго, ощущение причастности к чему-то таинственному и вместе с тем благодатному постепенно улетучилось, я посидел еще минут десять и вышел.

После церкви я решил навестить друга, живущего в части города, прилегающей к центральной площади. Радуясь солнышку, просветлев­шим мыслям, я шел через светящийся, пробуждающийся парк, рассеянно глядя по сторонам.

До друга я, однако, добрался почти в изнеможении, весь в по­ту. Он, как и я, живет с больной мамой, десять лет учился в Темникове, в интернате для детей с ограничениями подвижности. Мы давно знаем друг друга, оба занимаемся поэзией, имеем кое-какие схожие интересы, находим общий язык. У не­го-то я и провел почти весь свой День – и не жалею об этом. Эта встреча была последней в той жизни – через две недели меня парализовало...

Мы дружим и посейчас, но встречаться часто, как раньше, уже, увы, не можем.

7

Как странно: после тяжелейшей жары, наконец-то миновавшей, собраться к другу... и остаться дома! С утра возникли рыхлые тучки, сделалось прохладнее. Я оделся, приготовился не то к поездке, не то к самостоятельному походу – настоящему для меня подвигу, – и уже устремился на крыльцо, но... Тучки вдруг как-то разом сдвинулись, соедини­лись и уплотнились, и в ту же минуту зашуршал дождь. А я могу двигаться только по сухому!..

Брат, ездивший куда-то по своим делам, вернулся уже под дождем. Машину он оставил под окнами, а потом опять отъехал вместе с мамой, которая до этого была дома. Здоровым без разницы: дождь или нет – они едут, куда хотят, если только не идет проливной, грозовой с сильным ветром дождь. Для нас же, инвалидов, и тихий дождичек, случается, служит непреодолимой помехою ко всякому общению.

Мой друг плохо говорит, а я плохо слышу. Поэтому со сто­роны наши беседы кажутся непосвященным если не смешными, то странными. Ино­гда нам приходится прибегать к помощи жестов, чертить фразы пальцами по столу, искать нужные слова по газетным заголов­кам, чтобы лучше понять друг друга. Чертим только ключевые слова или предложения, а в основном я угадываю (по смыслу разговора, по теме или интуитивно – часто задаю наводящие во­просы), что мой друг хочет выразить. Иногда беседа движется достаточно быстро и непринужденно (я всегда говорю больше). Но бывает, что она стопорится на одной какой-нибудь фразе. Сколько же требуется терпения: ему – чтобы втолковать свои мысли, мне – чтобы их понять; он ведь знает, что я плохо разбираю его речь!.. Поэтому беседы наши всегда продолжительнее, нежели у людей обыкновенных.

Здоровые люди многое не ценят. Не дорожат общением: этот процесс для них естественный. Не дорожат своими природными способностями, данными от рождения: им легче произнести любое слово, донести его до собеседника. Не дорожат и самим словом: из уст их чаще услышишь такое, от чего «уши вянут» – брань, мат, непотребщину. Я не гово­рю, что у инвалидов этого нет. Но гляжу на друга, который, когда ему нужно вставить крепкое словцо, тужится и краснеет, и думаю про себя: «вот бы привести его в пример иным «любителям красно­речия».

8

Разумеется, есть и полностью глухие люди, есть и так назы­ваемые слабослышащие. Они могут, действительно, быть слабо­восприимчивыми ко всем, без исключения, звукам. Таким слабослы­шащим очень помогают слуховые аппараты.

Но вот я, например, слуховым аппаратом пользоваться не могу. Хотя у меня было два прибора, один – старый, приобретенный в детстве, другой – новый, более компактный, помещающийся в ушной раковине, доставшийся мне бесплатно год назад. Работают они хорошо. В чем же дело?.. Сейчас объясню.

Отдельные звуки я хорошо слышу и без всякого аппарата. Дру­гие слышу плохо. То есть у меня избирательное восприятие зву­ков... или избирательная глухота.

Это приводит к тому, что, если со мною разговаривают невни­мательно, отрывисто, отвернувшись, слишком тихо или, напротив, слишком громко, когда шумно (много разных голосов, включен те­левизор или что-то другое), я плохо разбираю обращенную ко мне речь.

Проиллюстрирую сказанное примерами.

Некто говорит: «Принеси посуду со стола, пожалуйста». Если это сказано четко, внятно, членораздельно, без постороннего шума и спокойно – я слышу все звуки почти одинаково хорошо. Если же эти простые условия не соблюдаются...

«Принеси посуду со стола, пожалуйста» – с помехами – выгля­дит так: «ПРИНеСИ ПосУДУ сО стОЛА,ПОжАЛУйсТА». Расслышаны только выделенные звуки, а остальные «про­пали».

«Давай стул, есть будем» при «неблагоприятных» условиях оборачивается: «даВАЙ стУЛ, Есть БУДЕм».

«Неблагоприятные» условия – понятие растяжимое: ими могут быть и собственная усталость, рассредоточенность, растерянность, неготовность к разговору, посторонние мысли и тому подобное.

Избирательностью в восприятии звуков объясняются и различ­ные «ослышки», «подставные» значения слов. Например, в вышеприве­денных случаях, с учетом того, что мозг невольно старается вос­полнять «недостающие звенья», я могу услышать вместо «Давай cтyл, ecть будем» – вопрос: «А Вайкуле будет?». О чем речь?.. Начи­наешь думать: «Какая Вайкуле будет? По телевидению, что ли, будет певица Вайкуле выступать?». Вместо «Принеси посуду» – могу услышать: «Принцип Уду». Ну, думаю, о чем говорят?.. Что за «принцип» такой?..

Со стороны, наверное, все это выглядит «ужасно уморительно», воспринимается здоровыми, как анекдот, но, увы, каждому – свое, и, невольно попадая впросак, думаешь с горечью: «Вот почему глу­хих людей считают за дураков. И вот почему многие из них пред­почитают помалкивать, даже когда все понимают – интуитивно, по ситуации или обстоятельствам».

Слуховой аппарат при такой вот «избирательности» не помо­гает. Ведь он только усиливает звуки, все равно какие. Я все равно слышу: «даВАЙ стУЛ, Есть БУДЕм». Выделенное становится еще гром­че, а остальные звуки «западают», их не слышно.

Поэтому в разговорах мне приходится больше полагаться на интуицию и обстоятельства, на знание темы, чем на технические приспособления.

9

Развитию моих творческих задатков способствовало многое. Огромную роль сыграла семейная обстановка. Родители ни минуты не сидели без дела. Свободное от житейских забот время у отца посвящалось живописи, резьбе по дереву, работе с фото- и кинокамерой. Однажды он отснял очень забавный мультфильм с деревянными куклами собственного изготовления. Кроме того, он писал шуточные стихи, рассказы для детей и взрослых. В последние годы жизни создал повесть о войне, но странным образом она затерялась.

Мама, занимаясь хозяйством, любила напевать, а на досуге и при гостях играла на аккордеоне. Ходила она и на «спевки», репетиции, выступала в районном Доме культуры. После выхода на пенсию взялась осваи­вать фортепьяно, и лишь загруженность домашними делами, сильный артроз конечностей не позволили ей довести игру до необходимой степени мастерства.

А старший брат Игорь, проводя у нас свои отпуска, нередко брал в руки кисти, выезжал с мольбертом на этюды, делал наброски пастелью, углем, карандашом. Часто садился за пианино, наигрывая Рахманинова, Шопена, Бетховена.

Большое значение для моего развития имело и то, что почти все родственники, проживающие в Краснослободске, имели высшее образование. В основном они были педагогами, интеллигентами старой «закваски», с широким кругозором и культурой общения. Наконец, моя собствен­ная заинтересованность и активность, внимание к жизненным впечатлениям, от­решенность от суеты сует (хотя суетиться, в смысле работать, приходилось много). Была некоторая камерность быта, когда отсутствовали обыкновенные развлечения и удовольствия. Я думаю, что даже моя «избирательная» глухота в какой-тот мере тоже служила стимулом к умственному развитию, душевного и духовного внимания к явлениям внешнего мира.

Немалую роль в моем становлении как личности сыграло, вероятно, и мое внимательное отношение к религиозно настроенным людям. Хотя были годы, когда я относился к религии, в общем-то, так же, как и многие другие, то есть не по­нимал, не принимал ее, – ведь и я «дитя своего времени», – но потом постепенно сам пришел к вере.

10

С момента смерти отца прошло уже 11 лет, а мне до сих пор жаль, что он так и не увидел, не подержал в руках моей первой книжки. Всем нам хотелось, чтобы ее презентация состоя­лась в праздничной атмосфере 9 мая, в день 50-летия Великой Победы над гитлеровской Германией. Отец ждал появления «Вдохно­вения» едва ли не больше меня, отчетливо понимая, что такое со­бытие, быть может, последнее в его жизни... Внезапная смерть 27 марта 1995 года не позволила ему прикоснуться к этой ма­ленькой и одновременно такой огромной радости. А для меня эта радость оказалась смешанной с горечью и печалью навсегда.

Пo выходе «Вдохновения» в свет появились статьи в перио­дике, рецензии некоторых профессиональных поэтов. Особенно добрые слова прозвучали в статье Т.Г.Кириченко и Л.И.Пресняковой, корреспондентов республиканской газеты «Известия Мордо­вии». Статья заканчивалась вполне определенными пожеланиями к руководству АО «Саранский приборостроительный завод» об увеличении тиража книги. В результате через год после выхода «Вдох­новения» ко мне обратились с предложением вторично издаться там же. Я с благодарностью согласился. Заводчане выдвинули единственное условие, чтобы стихи из «Вдохновения» вошли в состав нового сборника.

Теперь свободного времени стало больше, я мог уже не так торопиться, ведь с конца апреля 1995-го я был «прикован» к дому. Моя натура требовала дела... и я начал писать, но уже более взвешенно, обдумывая каждое слово. Стихи стали вы­ходить более качественными, в них стало боль­ше живости, выразительности и образности. Из прежнего сборника я отобрал около половины стихотворений и все переработал. В моем мышлении, в моих представлениях о твор­честве произошла метаморфоза: теперь я осознал, что занятие поэзией становится главной задачей, главным делом жизни.

Часть стихотворений, вошедших в «Лампаду» (мою новую книгу), была написана в больничных палатах: и на родине, в Краснослободске, и в Саранске. Медперсонал везде относился ко мне с пониманием, разрешая работать и во внеурочные часы. В больнице на родине стараниями мамы мне часто отводилась отдельная палата, где я был предоставлен самому себе и мне никто не мешал. Если палата была многоместная, то я выпрашивал себе право занимать­ся творчеством по вечерам, когда всем положено отдыхать. Я брал блокнот, ручку и уходил в ординаторскую, пустовав­шую в эти часы, садился за стол, начинал читать или писать. Читать или писать, лежа на постели, было невыносимо: схватывали судороги, приходилось усилиями воли усмирять свой организм; когда сидел – су­дороги не так доставали. Случалось, до полуночи я засиживался в ординаторской, куда иногда заходили дежурные сестры и врач, но они занимались своими делами, не прогоняя, не мешая мне... В Саранске, в больнице, отдельных помещений, естественно, не было, но я дого­варивался с врачами, чтобы, когда мне было необходимо, я мог бы работать за столом, в освещенном коридоре, при настольной лампе. Мне шли навстречу, разрешали тихо заниматься в то время, когда в палатах многие уже спали.

11

Когда вышло «Вдохновение», я, конечно, был очень рад, но вместе с тем и уже недоволен многими стихотворениями. Когда появилось много времени для размышлений, я окончательно понял, что к творчеству необходим иной подход – твердый и безжалостный отбор публикуемого, точность и простота в выражении мыслей и чувств, образность, но не ви­тиеватость, не игра, не стремление показаться «умным». В этом отношении мне очень помогло изучение сборника Н.Рубцова, привезенного братом за полгода до выхода «Лампады». Рубцов стал моим другом и учителем.

Меня интересовало, почему в стихе здесь, именно на этом, а не на другом месте стоит именно такое слово, а не иное, почему сти­хотворение построено так, а не иначе. У меня никогда не было «учебников поэзии», теоретических и практических пособий. Отец преподал мне только самые начала поэтического творчества: что такое рифма, ритм. До всего остального мне приходи­лось додумываться самому, часто интуитивно, имея при себе лишь образцы творчества тех или иных авторов. Многое дала также работа со словарями. Я заметил, что вдумчивое перечитывание собственных творений спустя какое-то время (например, через месяц, полгода, год) дает удивительные результаты. Уже по-новому смотришь на написанное тобой, и яснее становятся видны огрехи, недостатки в стихах и пути их исправления... Наверное, это лучше всего показать на примере. Возьмем одно и то же стихотворение «На рассвете», помещенное во «Вдохновении» и потом в «Лампаде»:

Во «Вдохновении»:

...Тишина, как на дне океана.

Тают россыпи звезд в небесах,

И молчит в предрассветном тумане

За окном малахитовый сад.

Утро бродит на пажитях звездных,

Жнет колосья в них лунным серпом.

Мира струны в хрустально-холодных

Сферах тронуты первым лучом.

...Зазвучали теперь эти струны

Шумом ветра во влажной листве,

Пеньем птиц и влюбленностью юных,

Тихим шорохом в сонной траве.

Раскрываются синие дали,

Прибавляется свет не спеша –

И во мне, погруженном в печали,

Пробуждается к жизни душа...

В «Лампаде»:

...Тишина, как на дне океана.

Тают россыпи звезд в небесах,

И молчит в предрассветном тумане

За окном малахитовый сад.

Утро бродит на пажитях звездных,

Жнет колосья в них лунным серпом.

И надмирные в сферах холодных

Струны тронуты первым лучом.

...Зазвучали теперь эти струны

Нежным шорохом в сонной траве,

Пеньем птиц и влюбленностью юных,

Шумом ветра во влажной листве.

Раскрываются синие дали,

И восходит рассвет не спеша, –

И во мне, погруженном в печали,

Пробуждается к жизни душа...

Комментировать не буду. Взыскательный читатель сам увидит разницу.

12

С той поры, как добрые люди, инженеры-заводчане, тонкие цени­тели искусства Г.П.Тюрин и А.П.Порчунов «со товарищи» продви­нули в массы мои стихи, круг моих знакомых снова начал рас­ширяться. Духовно я стал выбираться из «тюрьмы», в которую за­садила судьба, а новые книги начали выходить одна за другой. Начался новый этап жизни, мне стали больше уделять внимания, начались и встречи, контакты с новыми для меня серьезными людьми.

Среди моих произведений особое место занимает сонет «Мой Мир», написанный в последние годы. В нем я постарался в немно­гих словах выразить свою точку зрения на то, в чем смысл жизни:

...И я когда-то странствовал по миру,–

Где наяву я только ни бывал!

Но больший мир в фантазиях сиял:

Теперь свою настраиваю лиру.

Мой мир разнообразнее и шире

С годами становился – я молчал.

Я знака от Всеведущего ждал,

Чтоб вдруг воспеть Миры в своей стихире.

От суеты укрывшись в стенах дома,

Я вспомнил звук морского палиндрома –

Что есть волна, бегущая назад?..

Когда меня глубокая истома,

Что в праздности иному незнакома,

Охватывает – я тревожно рад!

Итак, цель жизни определена... она в том, чтобы дарить людям радость. Ведь что такое «Благодать Духа Святого», как не радость, духовная радость.

Конечно, не всякое творчество от Бога, не каждый творец несет людям духовную радость. Замечу, что лично мне радостно, когда творю, даже когда пишу о грустном. В одном из стихотворе­ний я так и говорю, что «...счастлив, лишь когда творю». А творить ведь можно не только поэзию или прозу, но и ЛЮБОВЬ, и ДРУЖБУ... и все, что есть хорошего в человеческой жизни.

С определенного момента мои книги стали выходить довольно часто. В 2000 году, благодаря коллективу типо-
графии «Красный Октябрь» во главе с В.М.Грызулиным, вышли в свет «Цветы Земли». А в 2003 году тысячным тиражом при финансовой поддержке Ф.Ф.Мамина и усилиями Т.С.Барговой в Мордовском книжном издательстве появилась «Долина Жизни». В обеих книжках собраны достаточно зрелые стихи, за которые мне ни перед кем не будет стыдно – ни перед памятью отца, ни перед самим Господом.

В 2004 году вышли еще две книжки, и обе – вновь на АО «Саранский приборостроительный завод». Первая – коллективный сборник «Альманах», в котором, кроме моих, размещены стихи еще 16 авторов. Есть в этом сборнике и произведения моего друга Владимира Кубасова, инвалида, о котором я уже упоминал на предыдущих страницах.

А вторая книга, вышедшая одновременно с «Альманахом», – мой сборник стихов «Сретенье». У этой книги сложная судьба, и я решил немного рассказать об этом.

13

Печататься в местной прессе я начал еще в школьные годы. Учитель И.Г.Брыжинский познакомил меня с сотрудниками районки М.В.Трушакиным и В.С.Елистратовым. Это были ветераны, к тому моменту отдавшие журналистике не один десяток лет. Теперь они на пенсии, сейчас в редакции работают В.Н.Савин, Ю.А.Ушаков, Ю.И.Тябин, Н.А.Маврина, и я не порываю связи с газетой.

А вот с заводчанами свела меня М.Н.Морозова, бывший директор Краснослободского медицинского училища. Через нее же начали устанавливаться связи с Мордовским книжным издательством, еще очень помогли корреспонденты «Известий Мордовии». Я послал в издательство рукопись «Сретенья», надеясь на то, что после «Лампады» ее «пробьют» достаточно быстро. Но время было такое, что издательство стояло на распутье: в системе книгоиздания происходили крупные перемены, шла коммерциализация книжного де­ла. Были трудности с бумагой, размещением заказов, оплатой работы типографских и собственных сотрудников. В результате рукопись пролежала без движения много лет, а я, тем временем, становился другим, и рукопись книги уже меня не удов­летворяла. На свое творчество я смотрел уже другими, более стро­гими глазами, – и отчетливо понимал, что качество стихов оставляет желать лучшего.

Теперь я даже рад, что сотруднику издательства Е.Я.Терешкиной не удалось «пробить» рукопись. Потом Терешкина умерла, а копию рукописи я переде­лал и отдал брату Игорю, который сказал, что попробует что-нибудь сделать в Архангельске. Но годы шли, книга не выходила. И я попросил брата вернуть рукопись.

И здесь мне снова повезло: заводчане предложили издать «Сретенье» у них. Я снова творчески переработал всю рукопись. От первоначального состава в ней осталось буквально два-три стихотворения... Существовало как бы два «Сретенья»: один вариант, самый первый, пылился в издательстве, а другой ушел в заводскую типографию.

Я уже начал забывать о первом варианте, как вдруг получил очень доброе письмо от сотрудника издательства Т.С.Барговой, где мне предлагалось прислать новые стихи для этой книги. Я ответил, что прежняя рукопись меня не устраивает, и, если мне дадут вре­мя, подготовлю иную. Время было дано... Из прежней рукописи в новую перешло лишь два рассказа, а стихи все были заменены. Так возникла «Долина Жизни», в состав которой уже по инициативе издательства вошли «Лампада» и кое-что из самиздата. Книга «Долина Жизни» вышла в 2003 году, а вот «Сретенье» задержалось до 2004-го.

Дело в том, что руководители заводского литобъединения познакомились с преподавателями Саранского Духовного училища, и моя рукопись «Сретенья» была передана им на рецензию. О.Спиридон из Иоанно-Богословского мужского монастыря и ректор Духовного училища о.Алек­сандр Пелин отнеслись к ней внимательно, высказав ряд заме­чаний и пожеланий. Отзыв о.Александра заводчане поместили на страницах книги. Наконец она вышла в свет...

Теперь можно думать, что трудная история у этой книги не случайность, а Божий Промысел. Так было угодно Господу, чтобы эта книга не постыдила ни Его, ни меня, недостойного раба Его... 

14

К самиздату, как средству распространения собственных произведений, меня тянуло давно. Еще до перестройки я иногда печатал на своей старенькой пишущей машинке тонюсенькие брошюрки со стихами и прозой. Удобство таких брошюрок в том, что не надо перебирать в поисках нужных материалов сотни отдельных листочков. Да и людям показывать стихи в виде книж­ки тоже удобнее... Неудобство в том, что отнимается время, ко­торое могло бы быть отдано творческой работе, ведь помощников нет. А за машинкой надо посидеть, иногда на эту, рутинную, нудную работу уходила целая неделя, а то и две. Да нужно еще склеить, скрепить листочки, сделать обложку... И книжка-то получается в единственном экземпляре, от силы – если через «копирку» – до 3 или 5 экземпляров. Понятно, таким путем творчество в массы не продвинуть...

Но в последние годы стало все иначе. Учреж­дения и предприятия насыщаются компьютерной и множительной тех­никой. Правда, за пользование этими возможностями надо платить, – и, если по полной стоимости, то суммы выходят многотысячные, а тиражи небольшие, от 10 до 50 экземпляров. Так что тоже не очень-то «распечатаешься»... Все время мечтаю о каком-нибудь хорошем меценате, который взял бы дело на себя, пусть и крохотными тиражами, но постоянно издавал мои маленькие книжечки. Кто из творцов не мечтает о таком!

И все же иногда удается договориться с владельцами техники, помогают добрые люди и некоторые «связи». И вот уже есть плоды сотрудничества: самиздатом у меня вышли «Пес­ни Моря», «Благоухание», «Незримая Любовь», «Картинки из детства», «Мистика Природы», «В этом мире». Особенно благодарен я Г.И.Но­виковой, проживающей в Саранске. Это она сумела сделать первый самиздат на компьютере. Позднее ее однофамилице, моему другу Т.Б.Новиковой, удалось договориться с сотрудниками краснослободского компьютерного салона «Драйвер», с частным пред­принимателем Н.Н.Будановой. Так возникла тоненькая книжка, названная мною «Незримая Любовь». А еще три книжки – это плоды доброго отношения ко мне сотрудников Краснослободской районной библиотеки во главе с Л.П.Яшиной и Т.С.Долговой. Всем этим милым людям – мой низкий поклон.

Также благодарен я и коллективу АО «Саранский приборостроительного за­вод», где безвозмездно размножили «Незримую Любовь» и «В этом мире». Заводчане в очередной раз поддержали меня и мое твор­чество.

Таким образом, если считать и самиздат, к настоящему вре­мени у меня уже вышло 12 книг.

И как бы ни сложилась моя дальнейшая судьба, – я был, есть и останусь поэтом. Мои родители – Борис Александрович и Людмила Капитоновна Скрипкины – вложили в меня столько тру­да, энергии и заботы, что останавливаться на полпути мне просто нельзя.

Позволю себе завершить это повествование своим сти­хотворением «Озарение», впервые напечатанном в «Лампаде».

Я независим от себя.

Мой дух обарывает тело.

Пока не трогает Судьба,

Я не могу сидеть без дела...

Пока не трогает Судьба,

Я слышу зовы Озарений,

Когда рождаются слова

Для будущих стихотворений.

Но и взбунтуется Судьба –

В тревоге Миропреставленья

Я все равно найду слова

Для славы Божьего Творенья!..