Сны золотые

Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

 

[1]

 СОН ЧЕТВЕРТЫЙ

 

 

Валерий Жданович, 26 лет, бизнесмен, Москва

 

Сразу после института я завел собственное дело. Сейчас у меня предприятие, фирменный магазин. Только не подумайте, что дикий капитал. Он, конечно, дикий, как и все у нас сейчас. Но – по делу, по образованию, которое я получил. Рынок моих товаров и сейчас-то пустой, а уж тогда, два с половиной года назад, тем более. А раз товар только у тебя, то пошли деньги. Бешеные деньги, я вам скажу. А их надо тратить, уметь тратить, найти, как и на что тратить. В доме и в семье у меня все есть. Ну и, разумеется, служебная машина с круглосуточным водителем. Их у меня два, посменно работают. В общем, понимаете, наверно, что это такое, когда тебе двадцать четыре года.

И начал я вести жизнь московского плейбоя. Но оказалось, что ничего особого в ней нет, все приедается. Или натура у меня была такая: все время искал чего-то нового, каких-то острых ощущений, всего, что только можно получить за деньги. И вот в нашу компанию вошел человек, который вышел из зоны, сидел за наркотики. И говорит: давай попробуй. Расписал мне целую гамму чувств, ощущений, впечатлений. Я человек впечатлительный, да и сам ведь искал, так что попался сразу. Скажу так: вверг себя в пучину.

Вначале, как у всех, нормально. А потом начинается такое, что не объяснить, это за гранью, в другой плоскости, нечеловеческой. Если выдержишь – умрешь своей смертью, но опустишься. Не выдержишь – сойдешь с ума и выбросишься в окно.

Можно колоться по-разному. Я кололся – на сотни рублей в день. То есть, пропускал через себя до десяти стаканов раствора. За два года всего нагнал такую дозу. Таких доз не было ни у кого из моих знакомых, и я даже не слышал...

Конечно, кайф был. Но есть мгновения, когда начинал думать – и это было самое страшное. Первый час после укола, после вмазки – самый тяжелый. Наркотическое опьянение еще не наступило, но голова прошла после кумара, ум ясный, начинаешь соображать – и хочется покончить с собой. Потому что ясно видишь тупик жизни. Я, во всяком случае, его видел.

А сейчас вот пытаюсь выбраться из него. Полтора месяца держусь. Ломки – это боль физическая, это зависимость физиологическая, ее снимают хорошими лекарствами, это пустяки. Страшнее для меня – тяга к наркотику, зависимость психологическая. Сидит в голове, точит, грызет мозг: дай! дай! дай! Вот это мне страшно: неужели не выдержу, неужели сломаюсь? Ведь телефон под рукой: стоит мне позвонить – и через час привезут все что хочешь. Но я держусь полтора месяца и верю, что выдержу.

Одиночкой в этом деле быть нельзя. Только группы. У нас была довольно странная группа: и хиппи, и семейные, и пятидесятилетние холостяки, и семнадцатилетние девчонки и мальчишки, которые только-только присаживались. Считается, что наркоман всегда старается втянуть в это дело других, молодежь, но я – никогда. Наоборот, я разговаривал с этой девочкой, с Леной, когда ее приводили к нам. Кто привел, зачем привел тринадцатилетнюю девочку – не знаю, не помню, там как-то стараются не спрашивать, да и держался от них на расстоянии: мол, я богатый, обеспеченный, все могу купить, я с вами только ради совместного кайфа, а общего у нас ничего нет. И я с ней разговаривал, с Леночкой. Мне на них, на тринадцатилетних-семнадцатилетних, смотреть было больно. Но говорить с ними – бесполезно, я пытался. Когда человек влезает в эту жизнь, в этот кошмар, то обратного пути у него... не знаю, у кого как получится. И вот эта Лена, судьба, как у всех... Представьте себе однокомнатную квартиру, в которой живут муж, жена, два ребенка и две собаки, квартиру, которую никогда не подметали и не мыли полы. Муж и жена вечно пропадают на кухне, варят мак. Они – барыги. Но из тех барыг, которые и сами колются, всегда в тумане. Можете себе представить мужика и бабу, которые никогда в жизни не причесывались, не мылись, не снимали с себя одежду. А тут же и дети, и собаки. Сюда же приходят наркоманы, кто взять дозу, кто – уколоться, а кто и зависает, живет там по несколько дней, да не один. Я не мог... я даже заходить туда брезговал, получал в прихожей то, что надо, и тотчас уходил, тошнота к горлу подкатывала от одного только запаха. И вот, зайдя однажды, увидел там Лену. Она там жила на правах наложницы, второй жены, черт знает кого. И по виду – как будто родилась и выросла здесь, разве что чуть поумытей. Но еще немного – и не отличить.

В общем, нравы там такие, жестокие. Я хоть к ним только краем прикасался, но кое-что знаю, видел. Есть деньги, большие, как у меня, – проживешь. А нет – надо добывать, воровать или присасываться, как там говорят. К тому, у кого деньги, кто может достать, ограбить, к тому, кто варит и продает, к барыге. Вот Лена присосалась к барыге: и ей удобно, не надо заботиться о кайфе, не надо бояться, и ему: и сам пользуется, и подкладывает нужным людям.

Конечно, жалко, но что сделаешь, это такая судьба, не моя судьба. Если все, что знал и видел, пропускать через себя, не фильтровать, то это невозможно, с ума сойдешь…

Я вовремя остановился, нашел силы... Родители ведь у меня чуть с ума не сошли, в самом прямом смысле. Сын – наркоман, да что же это такое? Разве для этого меня рожали?

Дочку не видел, не знаю. Жена уже не то чтобы не разговаривает, а только одно твердит: посмотри на себя что же ты за человек? Ты же – не-человек!

А я докажу ей, что я – могу. А то ведь раньше, когда появились деньги машину купил, дачу, я перед ней был королем, а теперь что? Она как-то мне сказала: а если я сяду на иглу? и только тогда я подумал: а ведь действительно могла. Дома и шприцы стоят, и раствор готовый. Но ведь она не прикоснулась, не потянуло даже. Что она, другой человек? И тогда как я выгляжу, какой же я тогда человек?

В конце концов путь один. В конце концов я проширяю все деньги, проширяю свою фирму, свой магазин и пойду кого-нибудь убивать, грабить, воровать, доставать кайф. Это реальный логический путь любого наркомана, каким бы он ни был богатым. Я же видел, как другие, немногим беднее меня, профукали все деньги, ломанули коммерческий магазин и получили срок. Один путь. Любого. Любого! Нет другого пути. Просто его нет. Вот в чем дело. А зачем мне это надо? Что я, хуже других? Нет, жизнь показала, что не только хуже, а во многом и получше, посильнее, оборотистее. Не каждый ведь сделал такую фирму, как у меня. Так в чем тогда дело? Жизнь наступает жестокая. У меня – жестокая вдвойне. Значит, надо бороться. А если не в состоянии бороться, то надо сделать себе передозняк, пустить по вене максимум – и откинуться. Чтоб не мучить себя и других. И только об одном думаю: на кого дочку оставлю?

 

Чуйская долина

 

Александр Зеличенко, полковник, куратор

антинаркотической программы ООН «Ошский узел»

 

В прессе это не нашло отражения, но наша республика весной 1992 года буквально потрясла и заставила трепетать двадцать четыре ведущие державы мира. Переполох в международном сообществе был немалый. Что там говорить, чего бы доброго, а испугать мир, насторожить его и встревожить – это мы все умеем...

А суть в том, что в Кыргызстане практически решено было возобновить посевы опийного мака. До 1974 года мы возделывали в районах Прииссыккулья от двух до семи тысяч гектаров плантаций. Мы обеспечивали сырьем всю фармацевтическую промышленность Советского Союза. Разумеется, работали самым примитивным способом. Как всегда, в разгар сельхозкампании выгоняли в поле школьников... А это же вредная, очень опасная для здоровья работа.

Охраны практически не было, воровали все кому не лень. Таким образом, Кыргызстан был главным, глобальным поставщиком опия на всесоюзный рынок. Наркоцентром. Киргизия приобретала уже тогда все черты криминального края.

И все это время руководители Киргизии умоляли Москву прекратить посевы опийного мака в республике. А им отвечали: в стране нет валюты для закупки морфия за границей!

Но в 1974 году посевы опийного мака в Киргизии все-таки закрыли.

И вот спустя почти двадцать лет решено было их возобновить. Понятно, природные богатства республики скудные, источников валюты практически нет. А опий – ценнейшее сырье, на международном рынке за него можно получать миллионы и миллионы долларов.

Но международное сообщество, организация по борьбе с наркобизнесом, в которую входят двадцать четыре ведущие державы мира, заявили решительный протест. По их мнению, это стало бы трагедией для всей Европы, да и не только для Европы. При полном распаде межгосударственных связей, при поднявшейся волне организованной преступности, при очевидной слабости правоохранительных органов, при открытости западных границ поток наркотиков хлынет туда, на Запад, и мы быстро превратимся во вторую Колумбию. Как будто недостаточно забот у всех нас, в том числе и у стран Запада, с Чуйской долиной, глобальным природным источником марихуаны...

А наши-то хозяйственники возликовали: ура! вперед! даешь валюту! Мэры городов, главы районных администраций уже распорядились, где, как и сколько сеять. Взялись за мак даже те области, где его прежде не возделывали: и Талас, и Нарын. Размахнулись сразу на девять-десять тысяч гектаров!

Но протест международной ассоциации сильно остудил пыл.

Со своей стороны, резко выступило против и Министерство внутренних дел республики. Мы не возражали против посевов мака. Но разъясняли, как это надо делать, чтобы не создать в пределах республики еще один «золотой треугольник» и чтобы обеспечить гарантии безопасности своим гражданам и международному сообществу.

Тогдашний министр внутренних дел Феликс Кулов поручил мне, как у нас говорят, проработать этот вопрос.

Известно, что основной поставщик опийного мака на международный рынок – Австралия, я встречался с человеком, который восемь лет проработал резидентом Международной службы по борьбе с наркотиками в Австралии. Он рассказывал, как там устроено производство.

Во-первых, плантации мака расположены на острове, что само по себе уже немалая изоляция. На Тасмании.

Во-вторых, выращивать мак доверено шести фермерским семьям с безупречной репутацией. Их, как говорится, просветили насквозь, как рентгеном. Только им – и никому больше.

В-третьих, там ведь супертехнология, ультразвук, на плантациях практически нет людей.

В-четвертых, собственно производство закрытое. То есть система охраны на всех этапах – как на золотодобывающих фабриках, как для транспортов с золотом. Унести, пронести, украсть практически невозможно. Да и теоретически тоже.

Мы предлагали нашим хозяйственникам: если уж выращивать мак, то давайте организуем производство по австралийскому типу: выберем труднодоступное место, обеспечим охрану, перерабатывающую фабрику сделаем по типу «почтового ящика», с каждым рабочим заключим сезонный контракт, чтобы знал: он входит на территорию этого объединения и выйдет отсюда только через три месяца. А не как раньше в совхозах было, когда женщины с макового поля по раз на дню уходили домой – детей кормить».

Хозяйственники, как водится, сказали: на такое производство сейчас денег нет, вот когда разбогатеем, тогда… Словом, как обычно у нас.

Но самая большая опасность, о которой мы своевременно предупредили и правительство, и общественность, подстерегала всех нас со стороны недремлющей мафии. Для обывателя мафия – нечто вроде фантома, о котором все говорят, но в глаза мало кто видел. Приведу факт: решение о производстве мака было принято еще в самых общих, принципиальных чертах, ничего конкретного, а все брошенные и неброшенные дома в районах вокруг Иссык-Куля были уже куплены за бешеные деньги самыми разными людьми, прилетевшими сюда со всех городов, от Кавказа до Магадана. На самые последние развалюхи цены взлетели в пятьдесят раз, а уж приличные дома приобретались за целые состояния. Ничего не жалели, лишь бы легализоваться.

Вот как работают! То есть, только прошел слух, а воровской общак или какой другой крупный капитал моментально двинулся сюда: обосноваться здесь официально, получить прописку, пустить корни. В уголовной среде, в уголовном мире началось небывалое оживление, смешанное с азартным ожиданием. Все запасы старого опия были срочно выброшены на рынок, пущены в продажу. Понятно, как только появится новый, да небывало  крупными партиями, этот-то, бережно хранимый, сразу упадет в Цене. Словом, наркомафия раньше нас приготовилась к новому повороту в экономике республики.

Для нас же это было еще одним доказательством правильности нашей позиции. Или налаживать производство, как положено, или же не открывать его вовсе. Мы всех старались убедить: республика только-только открыла двери в международное сообщество, стали налаживаться контакты, торговые и прочие отношения, только-только переломилось отношение к Кыргызстану как к заповеднику партократии, вот уже капиталы западных и восточных стран инвестируются в нашу экономику... – и всему этому сразу же придет конец, как только мы начнем сеять мак. Безалаберно, как и раньше, фактически порождая и подкармливая наркомафию. От нас же все отвернутся, цивилизованные страны прекратят с нами все отношения, кроме вынужденно официальных. Во всем мире на производство наркотиков смотрят совершенно однозначно.

Но, конечно, в первую очередь свое слово сказала высокая политика, решительная позиция двадцати четырех высокоразвитых стран, входящих в Международную организацию по борьбе с наркотиками.

Взвесив все обстоятельства, президент республики отменил прежние решения о выращивании опийного мака.

Уверен, что, потеряв в валюте, мы выиграли неизмеримо больше в глазах мирового общественного мнения. Все, что не получим мы от несостоявшейся продажи опийного мака, сторицей вернется нам выгодными торговыми договорами и иностранными инвестициями. А придет время, научимся – и тогда уже организуем у себя производство сырья для фармацевтики. Так что никто нас ни в чем не упрекнет. Я в этом уверен.

 

Беспредел

 

Евгений Зенченко, врач-нарколог

 

Беспредел – норма нашей жизни, наш быт. Мы своими руками тво­рим беспредел ежедневно и ежечасно.

Нынешний наркоманский беспредел во многом был порожден так называемой антиалкогольной кампанией 1985 года – этим партийно-административным беспределом ханжества, скудоумия и дуболомности. Творцы тех указов почиют на персональных пенсиях, а страна бьется в наркоманских корчах.

Этим «железным» коммунистам и неведома была, и ненавистна сама мысль, что человек – не винтик и механический исполнитель их «предначертаний», что человек слаб и подвержен соблазнам, что соблазны и слабости входят в систему жизни человека как составная часть. Что стремление человека иногда изменить свое состояние – это естественное, природное свойство. Что бутылка дешевого портвейна на пятерых подростков – это некая отдушина, выход, удовлетворение возрастных потребностей, естественное стремление подростков к поискам полузапретных приключений. Все прошли через это – и слесаря, и президенты. Но как-то странно и непонятно забыли. А в голове осталось только одно: «Запретить!», «Уничтожить!»

Запретили. Уничтожили.

И получили то, что мы имеем сегодня.

Пять лет назад средний возраст зарегистрированных наркоманов составлял 21 год.

Три года назад – 18 лет.

Сейчас средний возраст зарегистрированных наркоманов – 13-14 лет.

Удар нанесен по здоровью нации, по генофонду нации, по будущему нации.

А никто ничего не замечает, не желает видеть. Беспредел продолжается.

Я врач, по должности своей обязан быть гуманистом. Только вначале хорошо бы определить, в чем тут суть. Если в том, чтобы все развалить и равнодушно смотреть на гибель поколения, то я не гуманист и не демократ. А давайте вспомним, как демократ, лидер Литвы доктор Ландсбергис издал совершенно драконовский закон о борьбе с наркоманией. Прямо заявил: пусть меня осудят, пусть обвинят в том, что я нарушаю права человека, но пока я у власти, я не дам обществу погибнуть от наркомании.

А у нас правительства и парламенты заняты чем угодно, но только не этой надвигающейся опасностью. И пока они сами не знают, чего хотят, мы уже получили потерянное поколение. Я это поколение считаю потерянным. Истинные масштабы подростковой наркомании не известны никому, кроме самих подростков, которые точно могут сказать, сколько мальчишек и девчонок во дворе и сколько из них курят анашу или колются синтетическими наркотиками.

Волна наркомании, как девятый вал, все поднимается, поднимается – и скоро хлынет, затопит страну. Она уже затопила, но пока мы еще не видим, не знаем, не замечаем. Очень скоро – увидим.

И на этом фоне правители и законодатели занимаются тем, что до конца разрушают худо ли, бедно ли, но налаженную, действующую наркологическую службу страны. Мои коллеги-американцы от этого пришли в ужас. Они очень многое у нас переняли, правда, отделив зерна от плевел, убрав жестокости системы. Взять ту же промышленно-производственную опеку, участие и финансирование наркологических больниц крупными предприятиями. Да американские врачи только лишь мечтают о покровительстве крупных фирм и концернов! У нас же лечебно-трудовые профилактории на предприятиях объявили рабством, крепостничеством и – упразднили. Согласен, права человека грубо попирались. Ну так с этим и надо бороться, а зачем же уничтожать сам принцип сотрудничества медицины и промышленных предприятий?!

Увы, разрушение идет полным ходом. Работа единой наркологической службы в стране практически парализована, от производственного патронажа отказались, а кто будет содержать больницы – никто не знает. Ведь правительство России намеревается прекратить государственное финансирование наркологии. Хозрасчет я понимаю: плати, больной. Но только у нас многие, очень многие больные из того разряда, у кого деньги есть лишь на метро, чтобы добраться до больницы. Как с ними быть?

Вот и получается: немало мы средств затратили, сил и энергии, чтобы создать эту больницу; американскую методику лечения наркомании освоили и успешно применяем, а койки пустуют.

Улицы и дворы захлестнуты подростковой наркоманией, а у нас койки пустуют...

Суть в том, что у нас до сих пор нет четкой правовой базы для лечения подростков. Вот стоят они у какой-то отводной трубы химчистки и нюхают, угорают, дебилами становятся – и что с ними делать? Милиция говорит: мы бессильны, у нас никаких прав нет. Надо соблюдать принцип добровольности. Для того чтобы оформить подростка на принудительное лечение, надо жизнь положить.

Мало того, теперь и открытое употребление наркотика в России ненаказуемо. И с этим я согласен, наркоман – всего лишь больной человек. Но это только по отношению к взрослым, совершеннолетним. Это их личное дело, их беда или вина. Но почему этот же принцип распространяется и на подростков? Почему нет четких юридических норм, чтобы общество, заботясь о своем будущем, имело право на принудительное лечение несовершеннолетних?! Или мы предпочитаем ждать, когда они втянутся, станут законченными наркоманами, совершат уголовные преступления, – и только тогда повернемся к ним всей мощью государства?..

Подростки – неустойчивы во всех отношениях. Психически, физически, морально. У них еще нет четкой ориентации ни в чем. Организм и психика подростка разрушаются под воздействием наркотика моментально. И там уже возможны любые патологии, любой физический и нравственный беспредел. По многим пациентам знаю: для них границ дозволенного и недозволенного, приличного и неприличного, стыдного и бесстыдного – нет. Они, многие из них, на глазах у всех способны сотворить такое, от чего любой человек содрогнется. И не потому, что они плохие – тут это слово неуместно, ибо неточно, – а потому, что все разрушено, личности нет, человека нет. Повторю: подростки – люди, не сложившиеся ни физически, ни нравственно. Во всех смыслах. Вплоть до того, о чем мы говорить и стесняемся, и боимся: у них еще нет, например, четкой сексуальной ориентации. И потому там, в притонах наркоманов, возможно все.

 

 

СОН ПЯТЫЙ

 

Ира Шулимова, 17 лет, Москва

 

Самое страшное в наркомании – психологическая сторона. Внутри у человека творится что-то ужасное. Как это передать... Я в дневниках писала: это чувство, будто человек попал в могилу. Вот он очнулся, видит, что он живой, у него есть еще силы, а нет никакой возможности выбраться. Ты живой, но ты уже труп – примерно так. Когда крыша едет, тебе кажется, что за тобой, пятнадцатилетней девчонкой, ФСБ следит, крысы выпрыгивают из-под ног, пауки висят гроздьями – все это в тебе, внутри, но в то же время как бы и внешне. Внутри-то ты все понимаешь... Ну как объяснить... Вот сумасшедшие не знают, что они сумасшедшие. Есть же параноики, шизофреники, но они считают себя нормальными людьми. А когда крыша едет – ты все понимаешь, на себя как бы со стороны смотришь и видишь. Но остановиться не можешь. Представьте себе, что вы, именно вы, начинаете на площади раздеваться догола, выкри­киваете какие-то глупости, кроете всех матом, хватаете проходящих женщин и пытаетесь их насиловать... Вы понимаете, что делаете что-то страшное, несовместимое со своими понятиями, несовместимое и невозможное с вами, вы этого не хотите, но вы это делаете.

Вот что такое психоз, вот что такое состояние наркомана. Вся психика, мозг, душа, весь человек раздирается на две части, идет на разрыв. Можно ли это выдержать?

Все наркоманы, кого я знаю, хотят бросить, остановиться. И – не могут. Можно помочь, снять ломки, но отвратить от кайфа – не знаю... Человек попадает в страшную, не известную никому психологическую зависимость. Тут начинается перетягивание каната: что окажется сильнее: зависимость от наркотика или желание бросить, избавиться. Если желание свободы, стремление избавиться от рабской зависимости пересилит, тогда человек может подняться. Главное – не обманывать себя, четко сказать себе, что зависимость от кайфа – это прежде всего зависимость от людей, которые могут тебе дать денег и могут не дать, могут дать тебе дозу, а могут не дать, потребуют от тебя за эту дозу выполнения любых прихотей, то есть могут сделать с тобой все, что им захочется. Когда это говоришь себе без обмана, то появляется крепость, у меня лично – протест, бешенство, ну характер у меня бешеный, но он меня и спас, а то бы я здесь не сидела с вами, а валялась бы под забором со всеми кому не лень...

Все только и говорят: дворовые компании – это плохо. Наверно. Но у меня как было: в девять лет отец развелся с мамой, потом мама заболела раком крови, умирала на моих глазах – это страшная болезнь. После ее смерти попала к маминым родственникам, а там у них один разговор: деньги, деньги, деньги... Ну скажите, какой интерес одиннадцатилетней девчонке в разговоре о деньгах? А ведь других там не было. На улице же, во дворе, тебя понима­ют, с тобой разговаривают о том, что тебе интересно. Другое дело, что там научат еще и тому, что... В общем, в двенадцать лет я начала курить, в тринадцать лет уже курила анашу, а на иглу села, когда мне не было еще пятнадцати лет.

Уже за анашу надо платить немалые деньги. А где их взять тринадцатилетней девчонке? Но тут уже появляется подруга, а у нее есть еще подруга, которая постарше, а у той – друзья, крутые, блатные чуваки, и так далее. Известно... Стали мы с подружкой чем-то вроде подсадных уток. Например, подходим на рынке к торговцам, заигрываем, заговариваем: на молоденьких, развязных они сразу клюют. Везем их на квартиру, они вино-водку закупают, продукты, мы стол накрываем, выпиваем, музыку включаем, на колени садимся, в общем – готовы к употреблению... Но тут входят в квартиру наши ребята: так-так, значит совращением малолетних занимаетесь?.. Что делать будем, уважаемые, милицию вызывать?.. Или клофелина в вино подмешаешь, еще какой-нибудь дури, в общем, «обували клиентов» и немалые деньги на этом имели. Конечно, ты не одна, за тобой – целая уголовная банда. Вначале я работала в компании с дагестанцами, потом – с чеченской бандой, а в последнее время с нашими, русскими, с ними легче, потому что они как бы более свои. Были, конечно, и другие дела. С девчонок на улицах сережки срывала, избивала... Что, не похоже на меня, да? Это уж точно, по виду не скажешь, с детства примерной девочкой была, в английскую спецшколу ходила, пением четыре года занималась...

В общем, попали мы с подружкой моей в чисто уголовную среду: воры в законе, проститутки, бандерши. Когда ищешь, то находишь. Самым младшим двадцать пять – тридцать лет, старшим – сорок-пятьдесят.

Зачем я им нужна? Во-первых, подсадная утка, на мне, между прочим, немалые деньги зарабатывались. Во-вторых, хотели сделать девочку на приход. Ну, приход – это наступление кайфа, когда кайф приходит. И в этот момент для полного кайфа им нужны девочки или одна девочка на всех. Чаще всего – одна-две на всю группу из десяти-пятнадцати человек. В основном это – винтовые девочки, то есть девочки, которых колют первитином. Это дешевый самодельный наркотик, от которого человек сразу дуреет и с ним можно делать все, что угодно. Как правило, на винт сажают малолетних и делают их девочками на приход. Мне же просто повезло. После первого укола у меня поехала крыша, начало твориться что-то страшное. Наверно, винт наложился на мой психованный характер... Короче говоря, меня не стали трогать, побоялись. А потом появился человек, который взял меня в постоянные сожительницы, авторитетный такой, настоящий вор – и меня больше не трогали. Хотя были случаи...

Винтовых девочек можно сразу в хоровод пускать: это когда одна на десятерых. А с другими – уже другой подход. Это в подъезде пацаны пытаются тебя ухватить сразу и завалить на подоконник. А там сначала никто с тобой на эти темы даже и не заговаривает. Тут еще что важно. Наркоманы – не алкаши. К алкашам как-то с детства впитано презрение, а здесь же – взрослые, на вид вполне приличные люди, которые разговаривают с тобой на равных о всяких умных и интересных вещах. Один вечер, другой. Потом уже и до рассуждений о сексе дошли, начинают тебя словесно возбуждать, ты уже сама хочешь. В общем, вербовка – так я это называю. Но не надо прикидываться козочками: если ты уже попала туда – значит, готова на многое, не из детского сада пришла. Я, допустим, уже во дворе курила анашу. А анаша, план – это как бы первая ступень. Не знаю случая, чтобы человек, курящий анашу, не сел потом на иглу. Конечно, бывают и чистые анашисты, но это уже не просто курящие, а, как у нас называют, – плановые. А это все равно что сидящий на игле, та же зависимость.

Или так: он добрый такой, все они добрые, бесплатно колют, колют, а потом говорят девочке: слушай, дорогая, надо платить. А известно, как платить. Ну, спать с ним – это само собой разумеется, девочка к этому давно готова или даже с первого дня уже спит. Но это ведь еще не плата, ему этого может показаться мало. А он уже забрал над ней полную власть. Это его товар. Он им распоряжается, торгует. Девочки – всегда ходовой товар. Вот мою подругу ее сожитель использует, как ему надо: ну для себя, как дополнение к кайфу, друзьям дает напрокат на час-другой, пускает ее по кругу – за деньги, то есть зарабатывает на ней, когда денег нет, просто подкладывает под нужных ему людей, расплачивается ею при всяких разборках и так далее.

А есть еще просто извращенцы. В нашей же группе был один вор, лет тридцати примерно, как там говорят, уже две ходки сделал, то есть два раза в тюрьме был. Он посадил на иглу тринадцатилетнюю девочку, естественно, сам с ней спал, торговал, а потом стал внушать потихоньку, внушать. У него здоровый дог был... А под наркотиком, тем более под винтом, можно внушить все что угодно. В общем, он подготовил ее, внушил и заставил сношаться со своим догом... Собрались у него на даче такие же, как он, и смотрели, балдели... Потом он, этот вор, и ко мне подкатывался, но у меня, слава Богу, был уже свой сожитель.

О той жизни рассказать все невозможно. Там, в том мире, люди могут сделать все, что и в страшном сне не приснится. Все могут: предать, продать, растоптать. Один из наших родную мать зарезал только за то, что она ему денег не давала. Знаю барыгу, который обманул покупателей, продал большую партию раствора, а он, раствор, оказался чуть ли не просто водой. Так его поймали, привели на хату, включили громкую музыку и всем хором изнасиловали, как у них говорят, опустили. Это при мне было, правда, в соседней комнате, я только видела, как он вышел, доплелся до ванной и там лег… Или знаю квартиру одного наркомана-хиппи, уже с ума сошедшего человека. У него как-то странно крыша поехала: он ходит по помойкам и все тащит в дом, все объедки, отбросы. Так у него по квартире, вы не поверите, крысы бегают... Но среди его знакомых за ту квартиру идет бой. Квартира – большая ценность. Все включились, чтобы к тому сумасшедшему хиппи подселить, прописать своего человека – и тогда уже несчастного хиппаря можно отправлять в психушку...

Вообще, уголовный мир – это дерьмо в красивой обертке. Так я для себя определила. Красивая обертка – это песни блатные, гулянки, деньги, как бы свобода, разговоры типа: да мы за кореша душу отдадим, да пасть порвем кому хочешь... Все это дерьмо и обман, уж поверьте мне. И предадут, и продадут, и все что угодно. Я ж говорила: мать зарезал, хотя мать у уголовников считается последней и единственной святыней. А о дружбе и говорить нечего. Вот я, например, никому там плохого не сделала, последней своей дозой делилась. А меня мои же друзья два раза подставили, завели на квартиру, продали меня... Потому что я понравилась одному авторитету, он высоко стоял и против его слова никто не мог ничего сказать. А я ведь не последняя подстилка в том мире, уже был у меня авторитет, положение кое-какое, наконец, был у меня свой «законный» сожитель со своими представлениями о гордости, чести и прочем.

Но когда я до этого дошла своим опытом, то додумалась до того, что и в нормальной жизни идет то же приукрашивание блатного, уголовного, наркоманского мира. Посмотрите телевизор: если про наркоманов, то обязательно про миллионы долларов. Да у наших людей при слове «доллар» сразу слюна начинает течь...

А фильм о проститутках? Да на такую жизнь разве что последняя дебилка не клюнет! Это ж реклама, та же красивая обертка.

Помню фильм про вора, в главной роли был Валентин Гафт. Ну куда там, и красивый, и благородный, и вообще – Гафт...

Конечно, стараются сказать и про другое. Но вот это приукрашивание, оно перевешивает. Возьмите ту же эстраду. Я не хочу сказать, что на Западе все хорошо, но там есть престиж здорового образа жизни, я читала об этом. А у нас что в престиже? Рэкетиры, проститутки и вообще – крутые. Послушайте рок-группы, там ведь сплошная лажа про то, как хорошо и надо быть крутым чуваком, и каждый певец изо всех сил изображает из себя крутого. У нас даже фильмов нет вроде индийских, где если не герой, то счастливый случай спасал бы бедных, несчастных. Короче, даже сказок для утешения нет.

Конечно, скажут: не тебе, мол, об этом говорить, с твоей-то жизнью. Но я тоже человек, тоже думаю.

Я два раза пыталась бросить. И ничего не получалось. Рано или поздно срывалась. Один раз совсем глупо получилось. Я и уколоться хотела, и в то же время не хотела возвращаться в свою компанию, снова попадать в это дерьмо. А где взять кайф, где взять деньги? Прямо сейчас. Идти на рынок и продавать себя в палатке. Или своровать что-нибудь. Я, конечно, выбрала воровство. Зашла в один дом, взяла вещи – и попалась. Хорошо, что не посадили, дали условно. Но это отец меня отмазал, все положил, лишь бы я в зону не попала. Спасибо ему, жалко только, что он поздно появился в моей жизни.

Есть отчаяние от того, что не можешь ничего сделать. Наверно, от него-то я и три раза пыталась покончить с собой. Не так, как многие наркоманы, которые режутся для того, чтобы кровь увидеть и успокоиться. Я – по-настоящему. И вены резала, и из петли меня вынимали, и таблетками травилась. А не получалось потому, что наркоман никогда не бывает один, все время в окружении многих, даже в туалете не закроешься, чтобы повеситься...

Выгляжу я ничего на свои семнадцать лет, правда? Может, чуть постарше. Но здоровья нет никакого. Это только так, снаружи. Ну во-первых, мне чуть ногу не ампутировали. Вообще-то у меня всегда была своя машина, так шприц называется. Но когда на квартире надолго зависнешь, когда все подряд колются, то уже не до этого. От грязного шприца началось нагноение, абсцесс – еле спасли, на грани была. А во-вторых, врачи говорят, что у меня сердце ни к черту, желудок. А когда дождь начинается, у меня, как у стариков, все суставы ломит, в общем, навидалась девочка веселой жизни. Но вы знаете, иногда я считаю, что это мне помогло. У меня до этого были совсем другие представления о жизни. А сейчас я знаю людей, я знаю, на что они способны. Меня не обманешь. Конечно, хорошо бы такую школу пройти заочно, на чужом опыте, но ведь дураков чужой опыт не учит, только свой.

Да, меня теперь трудно обмануть. Вот все говорят: бороться надо, бороться с наркоманией. По телевизору показывают. Для кого? Для олухов, которые ничего не знают. Вся борьба заключалась в том, что ловили несчастных наркош и сажали в тюрьму. Теперь этот закон отменили, признали наркоманию болезнью, сажать стало некого. Менты здорово злились, что отменили уголовный закон за употребление. Теперь-то им надо было ловить тех, кто торгует, кто распространяет наркотики, а это... Не знаю, за всех не буду говорить. Конечно, милиция ловит, ищет, но все же начинать надо с нее. Я видела, как милиционеры в отделении насилуют проституток, выловленных в ресторане. Это что, так и должно быть? Ну, допустим, это просто скоты, быдло. Но ведь у нас есть такое выражение: «свои менты». Я, например, знаю следователя, который дает нашим ворам наводки на богатые квартиры. Я знаю, слышала и видела двух милиционеров, которые сидели в притоне и обсуждали какие-то дела с документами на чью-то машину. То есть они пришли к хозяину квартиры по какому-то служебному делу. Но неужели они не понимали, что попали в притон наркоманов? Не видели меня, не распознали? Запаха не учуяли? Ушли как ни в чем не бывало. Вот и задумаешься.

А теперь снова ввели закон, чтобы сажать за употребление. Так менты на него не нарадуются. А ведь всем ясно, что ловить и брать надо не больных наркош, а тех, кто торгует, барыг. Притоны накрывать. А как их найти? Не надо меня смешить. Все притоны, все квартиры, где варят, всем, абсолютно всем известны. А уж милиции – подавно. Да от квартиры, в которой варят наркотики, за версту несет – такой запах, что в подъезде на первом этаже чувствуешь. Все соседи знают, где притон, где собираются наркоманы. И как можно не знать, если там по пять, десять, пятнадцать дней, месяцами живут десять или больше человек, оттуда крики разносятся, хрипы, бред, мат. Да подойди к этой квартире, по одному виду двери она уже отличается от других, ясно, кто там живет. Я знаю квартиру, в которой пол в нескольких местах прострелен из пистолета и в которой за один только год четыре раза выламывали дверь. Это можно утаить от соседей? Ясно, что нельзя. А вот милиция ухитряется не знать об этом и не слышать.

Вот и начинаешь думать: почему не берут? Значит, что-то имеют с этого? Там ведь громадные деньги крутятся, и любому барыге или боссу ничего не стоит отстегивать ментам... Поймите меня правильно: я сама не видела, как дают деньги, не могу назвать фамилий и сказать: вот такие-то сидят на откупе. Но не знать о притонах в Москве – это значит нарочно закрывать глаза. Я в этом уверена.

И с этим связано еще самое главное, самое страшное. По моим прикидкам, сейчас у нас наступает власть силы. Раньше у меня тоже иллюзий не было, но я все же считала, что в мире есть какой-то коэффициент справедливости, который свое все равно возьмет. Но сейчас я точно знаю, что любой человек – никто. Со мной, с вами, с ним могут сделать все что угодно, все, что захочет какой-нибудь босс из той жизни. Если захочет – сделает. Будь ты крутой, супермен, качок, не говоря уже о том, что ты просто человек со своими правами. А ему глубоко плевать. Он сделает то, что захочет. И никто: ни армия, ни милиция, ни вся страна, никто вас не сможет защитить.

Это ведь все не просто так. Вы, обыкновенные люди, думаете, что вот есть мы – проститутки, наркоманы, шпана, подстилки, грязь и мразь. Ну, нами правят крутые, рэкетиры, а ими – воры просто и воры в законе. И этим вроде бы ограничивается наш мир – так вам кажется. Но я-то знаю, что там, выше, есть еще три-четыре или пять-шесть ступеней, на которых сидят не известные никому боссы. Я, допустим, имела дело с ворами на четвертой ступени той лестницы. А выше – еще три. Или пять? Я это просто знаю. А мы – проститутки, наркоманы, шпана и грязь, – мы основа, армия. А если есть армия, то в ней есть офицеры, генералы маршалы, главнокомандующие. Если мы платим деньги барыге, то кому платит барыга? Он что, сам по себе? Нет, он платит вору, тому, кто в этом районе разводит, следит за уголовным порядком. А кому платит вор, кому он подчиняется? Может, и воры, и барыги имеют одного босса? А над тем боссом еще босс? Я-то точно знаю, поверьте, что это так.

И от этого мне страшно. От того, что наступает власть силы. Силы этих боссов, против которых никто из вас ничего сделать не сможет.

 

 

Чуйская долина

 

Александр Зеличенко, полковник, куратор

антинаркотической программы ООН «Ошский узел»

 

Не первый год работаю в милиции, и многое знаю изнутри. Знаю то, о чем широкая публика еще долго знать не будет. Может, и совсем знать не будет. Но никому из нас и в страшном сне в советские времена присниться не могло то, о чем рассказывает сейчас наркоманка Ира Шулимова.

Конечно, не хочется верить. Во мне восстает оскорбленная милицейская честь, милицейская гордость. Не хочу верить, и все. Но куда же денешься, когда коррупция в органах правопорядка стала общим местом в разговорах самого широкого круга людей. Куда же денешься, когда специально введена у нас служба собственной безопасности.

Однако если немного остыть, подумать, то ведь и я, и мы все говорили об этом вслух. Когда у нас в республике чуть было не начали сеять опийный мак, когда наркомафия моментально приобрела дома в Прииссыккулье и тем самым создала себе официальную базу, мы первыми заговорили о том, что всю республику скупят на корню, весь чиновничий аппарат, и в первую очередь – милицию. Здесь, в Кыргызстане, опий будет доставаться им практически бесплатно, разворовываться с совхозных плантаций. Да при таких прибылях наркомафия не пожалеет на подкуп никаких денег. Причем ведь от моих оперов не будут требовать какого-либо участия словом или делом... Нет, просто попросят его «поспать» подольше в тот или иной день, просто отвернуться в тот или иной подходящий момент. И все...

А уж о нашей зарплате говорить не приходится. Когда я руководил республиканской службой по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, мы с ребятами подсчитали, что все мое жалованье – полтора грамма сильного наркотика... А мой коллега с Запада, правда, он, по служебной иерархии, на одну-две ступени ниже меня, суперагент – называется должность, получает в месяц шесть с половиной тысяч долларов.

Но, но, но... Ведь стыдно даже говорить, не то что требовать какой-то особой зарплаты в то время, как все остальные люди в стране живут скудно. И потом, суть не только в деньгах. А в том, что называется общим кризисом экономики, государственности, нравственности. Вполне вероятно, что тот, кто сегодня продал честь мундира, совесть и душу, будет продавать ее и при высокой зарплате. А тот, кто имеет честь – честно служит и сейчас.

 

 

Виктор Драйд,

заместитель начальника районного угрозыска

 

Я всегда говорил, что в угрозыске работают фанатики. Я свою работу за что люблю... Приходит дедок, плачет: сынок, коровку кормил, а какие-то гады свели ее со двора... Мы взлетаем, всех, кого можем, кого знаем и подозреваем, тут же просвечиваем, всю агентуру подключаем, в общем, землю носом роем. Дай Бог, чтоб не зарезали, чтобы успеть... Находим, приводим ее во двор, вызываем дедка. А он снова плачет, слова сказать не может...

Или другой пример... Ранним-ранним утром, в рейде, засекли мы стоящий в коноплях мотоцикл «Урал». Тут же окружили, неподалеку и пацаны трудятся, анашу заготавливают. Да знакомые все, на моих глазах выросли. А мотоцикл, естественно, угнанный, без ключа заведен, провода замкнули...

Возвращаемся в район, в отделение, разбираемся с пацанами. А тут к девяти часам врывается мужик с сумасшедшими глазами: товарищи, у меня «Урал» угнали!.. Ну, представляете, что такое по нынешним временам любая машина, тем более такая мощная, как «Урал». Да еще на селе, где без него хозяин как без рук. Ну чуть ли не рыдает человек. Он же знает, что если угнали на планы – это у них, у наркоманов, так называется: выехать на планы, угнать машину на планы, – то почти наверняка или сожгут, или утопят, чтобы лишних следов не оставлять.

А я его спрашиваю: «Урал» номерной знак такой-то твой? Мой, говорит, а сам боится себе верить. Так забери, говорю, уже нашли, на площадке стоит...

Это надо видеть лицо человека... В такие минуты я и понимаю, что моя работа – всем работам работа, не зря живу.

А так, конечно, в розыске фанатики работают... Я по должности – зам. начальника угрозыска, по званию – капитан милиции. Если бы мать не помогала со своего приусадебного участка, попробуй прокормись...

 

 

Опера

(Из путевых заметок)

 

 

Опера везде одинаковы. Виктор Драйд правильно, точно сказал: фанатики. Хотя должен оговориться, что у меня, отдельно взятого человека, с нашей милицией сложные отношения. Я ее, нашу милицию, в общем и в целом, недолюбливаю. Несмотря на то, что на заре туманной юности весь романтический пыл и всю энергию отдавал уголовному розыску. И могу подтвердить: мы и тогда были фанатиками за сто и сто двадцать рублей в месяц. И мне так приятно было слышать, что и нынешние опера – фанатики. Чуть-чуть теплее на сердце.

Опера везде одинаковы: и на севере, и на юге. Только условия у них разные. На юге, в той же Чуйской долине, идет война. А фронтовики не зря говорят: на войне свободы больше. Там, на юге, опер ни на кого не оглядывается. К любому оперу подойди, рядовому или нерядовому, он тебе все расскажет и все покажет.

А на севере – иначе. Там за каждым словом надо обращаться к начальству, ставить в известность, ждать, дозволит или не дозволит. Да конечно, дозволит, куда оно денется. Но все же... обращаться-то надо. Куда уж дальше, не простой рядовой, а начальник службы по борьбе с наркотиками не мог самостоятельно встретиться со мной и поговорить, потому что надо ставить в известность вышестоящее начальство, а его не было... Извинялся, бедный, оправдывался: мол, понимаете, мы люди в погонах, субординация...

Понимаю. Понимаю, что опера не виноваты. Система как была глухой и слепой, такой и осталась. Ей хоть потоп, лишь бы чиновность соблюдалась. Она властно наложила лапу даже на самую свободную, самую неформальную часть милиции – оперативников. Да еще полна важности от доступа к якобы особой информации. Какая, к черту особая. Сокрытие ее – уже преступление. Тут криком кричать надо, народ поднимать, а чиновники играют в свои субординационные и «секретные» бирюльки.

Для справки. Рентабельность наркобизнеса – 100 000 процентов. Иначе говоря, рубль, вложенный в наркобизнес, приносит 1000 рублей прибыли.

По сведениям МВД, в 1991 году годовой оборот наркобизнеса составлял 40 000 000 000 (сорок миллиардов) рублей. Легко представить себе, что это такое, если знать: весь бюджет Советского Союза тогда составлял пятьсот миллиардов рублей, то есть вся страна, условно говоря, была богаче наркомафии всего лишь в двенадцать раз.

В нынешнем масштабе это цифры и суммы невообразимые.

Примечание: здесь приводятся данные за 1991 год потому, что это последние данные МВД Союза.

Сейчас информации по странам СНГ практически нет. Возросшая в десятки раз активность наркобизнеса также не поддается учету.

 

 

Дорога

(Бытовое явление)

 

К нашему несчастью, в Чуйской долине сходятся три великих железнодорожных пути. Или так – отсюда исходят три большие дороги, по которым гонцы, груженные чемоданами с анашой, устремляются во все концы страны.

Более того, железная дорога от станции Арысь на западе до станции Чу на востоке проходит как раз вдоль Чуйской долины. И на всем ее протяжении на больших станциях, маленьких полустанках и глухих переездах в вагоны входят вполне цивильные молодые люди с большими чемоданами, объемистыми сумками, громадными туристскими рюкзаками. Кто осмелится к ним подойти, кто имеет право? Да никто. И правда ведь, с какой стати, на каком основании? Досмотр вещей? Извольте предъявить санкцию прокурора. И правильно, и верно. Так что, особый режим ввести на дороге? К законодателям обратиться? А потом уже ходить с собаками по вагонам?

А почему бы и нет. Ведь существует особый режим в приграничных районах. Прямо не подступишься. Хотя пора бы уж понять, кому я там сто лет нужен, чтобы так уж стеречь меня здесь. Однако стерегут. Немалые деньги тратят. Да не на охрану границы, а на то, чтобы меня к ней близко не подпускать, каждый раз выписывать специальный документ и проверять: зачем еду в город или село километров за пятьдесят от границы, почему, к кому. А тут речь идет о чудовищной пагубе, о глобальном природном источнике всенародной отравы, а мы руками разводим, не знаем, что делать. Так давайте действительно для начала хотя бы особый режим введем, будем ходить по вагонам с собаками. Уж собаки-то не подведут.

Одним словом, вместе надо думать.

Эта ветка, Арысь – Чу, как раз и соединяет, замыкает три большие дороги. По ней легко можно выбрать любой путь в любой конец.

От станции Арысь открывается дорога на Аральск, Актюбинск, Уральск и далее в Россию через Саратов, громадный город, криминогенный город, благодатный для сбыта марихуаны.

От станции Чу через Алма-Ату гонцы выходят на Турксиб, то есть через Талды-Курган и Семипалатинск на Барнаул и Новосибирск, Новокузнецк.

Но самый главный, основной путь – центральный: на Караганду, Астану и Петропавловск.

Караганда – перевалочный пункт. Здесь можно прийти в себя, отлежаться, осмотреться. Можно и продать товар, благо покупателей здесь как нигде в Казахстане: каждый второй подросток или молодой человек если не сам курит, то знает, кто курит, сколько, с кем и где взять. Мощный, богатый рынок сбыта – Караганда.

Это ведь не просто самый большой город в Центральном Казахстане.

Это столица печально знаменитой империи под названием Карлаг.

Отсюда на тысячу километров на север и на юг, на запад и на восток простирались по степи и полупустыне странные поселения из длинных бараков, огороженных колючей проволокой, с шатрами сторожевых вышек. В свое время, в середине шестидесятых, я прошел по одной только ветви: от Караганды через Жарык до Джезказгана, а оттуда через Кенгир, где было знаменитое восстание, описанное Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ», до Джезды, Карсакпая и Шенбера и своими глазами видел сгнившие бараки и поваленные столбы, проржавевшую колючую проволоку, до последнего издыхания обнимающую несчастную нашу землю.

О ней, о нашей земле, Олжас Сулейменов сорок лет назад сложил горькие строки: «Казахстан, ты огромен: пять Франций, без Лувров, Парижей, Монмартров. Уместились в тебе все Бастилии грешных столиц. Ты огромною каторгой плавал на маленькой карте. Мы, казахи, на этой каторге родились».

Караганда была столицей той громадной, всесветной каторги. А на ней, на каторге, ведь были не только политические. Далеко и не только. И после амнистий, после срока, многие, очень многие из них так и остались здесь, создав странную, непонятную армию людей, собирающихся уехать домой. В шестидесятые годы на рудниках Марганца, Никольского, на строительстве дороги Джезды – Карсакпай я еще встречал мужиков, которые уже десять лет зарабатывают себе на дорогу да никак не могут донести деньги до автобусной или железнодорожной кассы. Но эти – худо ли, бедно ли – работали, были при деле. А кто считал тех, кто просто остался жить в многочисленных слободках, трущобах социализма или же просто вновь встал в ряды блатного мира.

Прибавьте к ним ссыльнопоселенцев, сосланных сюда чеченцев, балкарцев, немцев, корейцев, азербайджанцев... Их дети тоже не остались в стороне, тоже влились в тогдашний уголовный конгломерат.

Поверьте, я не в осуждение говорю. Наоборот, их-то, детей ссыльнопоселенцев, я знаю, понимаю и сочувствую. Ведь они, дети ссыльных народов, были поставлены вне закона. Мы, местное население: казахи, русские, украинцы, исконно здесь живущие, – видели в них предателей, врагов, как нам объясняли власти, и еще удивлялись, что их всех не порасстреляли, а позволили жить и дышать с нами одним воздухом. Они же отвечали нам злобой, ненавистью, вызывающим поведением. Как они могли отстоять себя? По-разному. Но самый легкий путь был – примкнуть к уголовному сословию или самим создать свое уголовное сословие, кастовое. А мы, в свою очередь, что бы и где бы ни случилось, говорили: это же чеченцы, кругом одни чеченцы. В ответ они, озлобляясь на наветы, еще сильнее взвинчивали в себе обиду и злобу... И так далее, и тому подобное, так и крутился этот замкнутый круг, порождая лишь недобрые чувства. Поверьте, оттуда, с тех времен, от Сталина, от ГУЛАГа идет то, что сейчас называют, допустим, чеченской мафией.

Таков был лагерно-ссыльный конгломерат, оседавший с тридцатых годов по шестидесятые в шахтерских, комбинатовских, заводских слободках Караганды, всех этих шанхаях, копаях, нахаловках, мелькомбинатах во главе со знаменитой в тогдашнем уголовном мире Михайловкой.

Этот длинноватый эмоционально-исторический экскурс понадобился мне для того, чтобы объяснить, почему Караганда всегда была самым криминогенным городом в Казахстане и почему сейчас она в фольклоре и на негласной карте наркобизнеса значится как город плановых. Даже привычная ко многому карагандинская милиция удивилась, раскрыв, а вернее, накрыв один из очагов распространения марихуаны. Причем удивилась не только масштабам, но и – самое главное – практически полной открытости ее продажи. Пацаны заходили в известную всем в округе квартиру, протягивали деньги, получали свой баш, или косячок, а за ними уже в очереди стояли другие, третьи, и так непрерывной чередой. Почти как в магазине.

Понятно, что это не просто наглая демонстрация, не просто беспечность зарвавшихся торговцев, а, боюсь, нечто большее. Боюсь, что для них это уже норма.

Впрочем, к норме я еще вернусь.

Бригады, гонцы из России в Караганде могут только остановиться, затаиться, спрятаться на время, перевести дух, сменить поезд. Могут и начать торговлю, но это рискованно. Во-первых, рынок здешний, как говорили в политэкономии, уже поделен, а законы рынка жестокие. Но даже и при самом хорошем отношении к пришлым овчинка не стоит выделки, поскольку Караган­да наводнена товаром, который доставляют свои, и цены здесь гораздо ниже российских.

Таким образом, дорога ведет дальше, к Целинограду, а ныне – Астане, новой столице Казахстана. Тоже очень удобный узел. Через Алма-Ату на Турксиб выходить рискованно: крупный город, бывшая столица, там все строже, много милиции, а вот из Астаны через Павлодар – очень даже просто и удобно. Барнаул – рядом, а там и Новосибирск не за горами.

Из Астаны открыта дорога и на запад, через Магнитогорск, Стерлитамак, Уфу.

Но впереди еще – Петропавловск, крупный железнодорожный узел на Транссибе. На востоке от него – Омск, Новосибирск, Томск. На западе – большие города Урала, где можно продать и где купят любую партию товара. Екатеринбург в последние годы стал крупнейшим центром наркобизнеса в России. А уж если через Екатеринбург добраться до Тюмени, до нефтяных городов-трущоб, там любой груз можно продать по максимальной цене.

То, что я назвал раньше нормой, можно еще охарактеризовать как бытовое явление. Судите сами. В Самаре, Саратове, Екатеринбурге, в той же Караганде и близлежащих городах, в более или менее людных местах, где собираются просто ребята, просто мужики, никто ничего не таит и ни от кого не прячется. Пыхнуть дурью – так же обыденно, как выпить кружку пива, достать пива. Уровень проблемы примерно один и тот же, ну, может, чуть выше... Ко мне, узнав, что я еду с юга, как они говорят, из Чуя, подходили запросто: «Есть чем пыхнуть?», «Пых везешь?» Да нет, говорю, ребята, я по другим делам...

Так и жили, общались.

Если взять другой социальный срез, то могу припомнить застолье в одном из небольших городов севернее, гораздо севернее Караганды. Размягчившись и разомлев, ко мне подошли два представителя местной творческой интеллигенции и дружелюбно предложили: «Старик, с нами косячка не хочешь забить?»

Хорошо, что не первый раз, и ответ из меня выскакивал уже автоматически: спасибо, ребята, я по другим делам...

Особая сторона жизни – гостиницы. Чудовищную дороговизну не выдерживают даже предприятия и организации, число командированных резко сократилось, сошло практически на нет. А кто же там живет? Да еще за свои, как говорится, кровные деньги. Ясно, что предприниматели, бизнесмены, коммивояжеры. И – очень много таких, кого можно охарактеризовать только общими словами: эти люди в своей жизни ни одного дня не стояли у станка или кульмана, ни одного часа не отсидели в вузовской аудитории...

Днем в гостиницах больших и малых городов тихо, спокойно. Зато ночью начинается непонятная жизнь. Переходы, переезды, ранние отправления и поздние прибытия, другие часовые пояса – словом, не спится. И слышишь: гостиница тоже не спит. Шаги, разговоры, возгласы одобрения, короткий смех. И все время непрестанный шорох полиэтиленовых пакетов, сумок: шуш-шу-шу, шуш-шу-шу... Что-то переносится, уносится, укладывается, отправляется.

Я не могу утверждать, что в этих пакетах была непременно марихуана. Скорее всего, нет. Мало ли бродит по стране товара, который почему-то перемещают ночами. Но не могу не привести типичную для тех гостиниц сцену: сидят где-нибудь на четвертом или третьем этаже пожилые горничные и дежурные, старая гостиничная гвардия, и спокойно этак, без всякого гнева или удивления обсуждают своих молоденьких товарок, собравшихся этажом ниже: «И как они могут курить эту анашу, не понимаю. Я раз к ним зашла, так меня от одного ейного запаха прям с души воротит...»

Вот так вот. Бытовое явление.

И то же самое вам скажет любой знающий человек о городах, городках, поселках, гостиницах, пивных и прочих местах Кубани, Ставрополья, всего Северного Кавказа...

Чтобы вы представили масштабы происходящего, сравните это с уличной торговлей. Ведь на каждом углу, у каждой станции метро... А ведь помимо уличных торговцев с солеными огурцами, носками, вяленой рыбой и сигаретами где-то там есть еще гигантские супермаркеты, гигантские торговые дома и концерны...

Для справки. В России наркотиками промышляют почти пять тысяч преступных групп. Только за полгода в Москве выявлено 677 подпольных лабораторий. Продажу наркотиков в Москве ведут 20 тысяч распространителей.

 

 

СОН ШЕСТОЙ

 

Лариса Гринберг, 21 год, Москва

 

Мама у меня ведущий инженер, папа умер, когда мне было пять лет. Сестра закончила театральное училище, вышла замуж. Двоюродный дедушка – народный артист СССР. В принципе семья благополучная.

Я с детства мечтала о подружке, с которой можно было делить все. В пятом классе у меня такая подружка появилась, приехали они из Воронежа. Вот с нее-то мои беды и начались. Нас было четыре девчонки по тринадцать-четырнадцать лет. С нами встречались друзья ее, подружкиного, брата, им по шестнадцать-семнадцать лет было. Мы собирались у нее на квартире, курили, выпивали, но до чего-нибудь такого дела не доходило. И вот седьмого ноября – у меня все беды происходят седьмого ноября, – когда мы там собрались, ее брат изнасиловал меня в извращенном виде. Его посадили, но с той девочкой мы продолжали дружить.

Так прошло два года. На седьмое ноября мы снова собрались у нее. Смотрю, там какие-то незнакомые ребята. На меня не обращают внимания, переглядываются, уходят в дальнюю комнату. Я – за ними. А меня выгоняют: тише, тише, кайф сломаешь. Смотрю, а они лежат – кто на полу, кто на диване, и на глазах полотенца, платки. Ну, когда вмазался и ждешь прихода кайфа, то ложишься и закрываешь глаза полотенцем, тряпкой...

Ребята молодые, довольно-таки интересные. Думаю: что же это они такое ощущают, что им даже девушки неинтересны? Меня это заело: понимаете, на меня всегда обращали внимание, а тут даже не смотрят. Я им говорю: «Дайте и мне!» А они радостно: «Держи, малыш!» И вкололи мне первитин. Вот так я и влилась в круг наркоманов. Я человек по натуре общительный, добрый, с любой мразью могу поговорить по-человечески, и поэтому круг общения у меня был широкий. С пятнадцати лет я уже не приходила ночевать домой, правда, маме звонила. А знакомых много, притонов много, на одной хате на три дня зависнешь, на другой – на пять дней, на третьей просто отоспишься. А в семнадцать лет стала жить с барыгой, год прожила у него. Там у меня впервые и поехала крыша. Раньше-то я понемногу кололась, не было в достатке. А тут меня привели к человеку, у которого в холодильнике стоит тридцать бутылок по десять кубов в каждой. Я из каждой попробовала!

Вот тогда и был передозняк. Я потеряла сознание уже в тот момент, когда вводили иглу. А очнулась, когда иглу вытаскивали. Несколько секунд. Но за это время у меня уже все стронулось. Я успела увидеть звездочки на обоях, какие-то мужчины кругом, потом все начало расплываться, как в тумане, в пару, и я решила, что мы все в бане. А у меня пунктик был... Я там уже три дня жила и все никак не могла помыть голову: то вода горячая отключается, то мы в кайф впадаем и не до этого. Грязная, сальная голова, меня это мучило – и я зациклилась. Просыпаюсь, вокруг все плывет, как в бане. Ага, думаю, раз в бане, значит, они меня насиловали. Но как они могли меня насиловать, если у меня менструация. Значит, в рот и в зад. Подзываю хозяина и говорю: «Юра, ладно, что вы меня насиловали куда хотели, но если повели в баню, то хоть голову могли мне помыть?»

А он стоит тут же, еще со шприцем в руках. Конечно, сразу сообразил, что у меня крыша поехала, и с того дня стал меня контролировать. Да я и сама начала бояться, все время в голове сидел тот случай.

А потом я от него ушла... Надоело. Забыла, видно, что сама по себе я никто и ничто, надо постоянно у кого-то кормиться. В общем, при такой жизни рано или поздно попадаешь к ворам. Так что сейчас я живу с кавказцами. Вначале с Джемалом, сейчас с другим. Джемала застрелили, может, слышали, про это многие знают, на Ломоносовском проспекте было. Они ехали с товаром, с раствором, а постовой милиционер начал их останавливать. Погоня получилась, менты подмогу вызвали. А Джемал высунулся в окно с пистолетом, его и прошили из автомата.

Конечно, с ворами тяжело: все время ждешь, что случится... Или застрелят кого, или зарежут, или заметут сразу всех и тебя вместе с ними, упрячут в зону. Но зато есть защита: и кайфом обеспечат, и в обиду не дадут, и вообще, никому другому не дадут, не пустят в хоровод, как с винтовыми девочками делают.

А так, если одна, то выбора нет. Или иди, чтобы тебя через хоровод пропускали, или на Черемушкинский рынок, на экспресс-такси. Что такое экспресс-такси? Ну, тут надо вначале суть объяснить...

Понимаете, при моем образе жизни, при том, что я состою при банде, я все время живу под статьей. Во-первых, все равно не остаешься в стороне от уголовщины, так или иначе, но тебя используют в бандитских делах, хотя бы в той же роли подсадной утки... А если даже и не участвуешь, то когда заметут всех – а это рано или поздно произойдет – вместе со всеми заметут и тебя. И ты загремишь на зону. А зона вообще и женская зона тем более – это страшнее ничего не придумаешь.

Так что есть умненькие, трезвенькие девочки, которые сразу понимают, какая им предстоит жизнь. Но бросить-то они не могут, наркотики уже забрали над ними власть, и без дозы они не могут. А где ее взять и как ее взять, чтобы в то же время и не участвовать в банде? Только на экспресс-такси!

Ну, это когда барыги по утрам берут такси и развозят товар по клиентам. А сначала заезжают на Черемушкинский, на Даниловский рынки, на другие, всем известные точки в Москве и в других городах. Везде ведь одно и то же. А там их уже ждут девочки. Ныряют в машину, прямо там сосут барыгам член, то есть делают минет, получают свою дозу – и до свидания, до завтра. Так и живут. Зато вроде бы свободны...

 

Объяснения

 

Книга с первых глав широко публиковалась в газетах и журналах. Пошли письма, звонки, вопросы. Письма все те же, с исповедями. Звонки о помощи. Оказалось, среди наркоманов немало людей, даже и не ведающих, что им могут помочь, что есть лечебницы, где из ломок выводят при помощи лекарств, во сне. То есть гуманно. А не как раньше, когда привязывали к столу – и бейся сколько хочешь...

Впрочем, это неудивительно. В государстве, где больной человек, наркоман, считался уголовным преступником, и методы «лечения» были соответствующие. Так что нынешний страх больных перед врачами будет жить еще долго.

Из вопросов я бы выделил три главных. Не по значимости, а по тому, что задавались чаще других. Первый: как мне удалось проникнуть в тот наркоманский мир? Второй: почему меня не тронула наркомафия? И третий: верна ли статистика, которую я привел, верно ли заключение экспертов, что в ближайшие годы счет больных наркоманией пойдет на десятки миллионов?

Два первых вопроса очень интересны тем, что отражают полное неведение людей обычных, нормальных, в том, что касается наркомании вообще. Им представляется, что мир наркоманов – что-то бесконечно далекое от них, некое неприступное сообщество.

Увы, это не так. Друзьям и знакомым, которые удивлялись, я говорил: берите побольше денег, и идемте на Даниловский рынок – возьмем там все, от опийного мака до винта. А найдутся деньги, чтобы еще и девочек угостить, так нас и в притон поведут – свои люди!

Неужели так просто? – удивлялись друзья.

Увы, это так. В главе «Дорога» я уже рассказывал о Караганде. Приведу еще один карагандинский пример. Просыпаюсь утром в затрапезной карагандинской гостинице, голова трещит с похмелья и с перекура. Накануне провел вечер с местными анашистами, в одном поселочке. С ними можно пить в компании, это совмещается. А вот с теми, кто сидит на игле, кто колется, – опасно. Они этого на дух не выносят. Для них алкоголь – грязный кайф, бычья тяга... Спускаюсь в буфет, беру супчик, страдаю над ним. За соседним столом – четверо мужиков. И один из них смотрит на меня в упор. Лицо такое коричнево-черное, одутловатое – явный анашист, плановой. Подходит ко мне, подает полстакана водки: «Выпей, земеля, а то я вижу – тяжко тебе». Я, естественно, благодарю, выпиваю, завязывается разговор. Потом поднимаемся ко мне в номер, у меня там было... И вот мы уже кореша...

Правда, с ним, с этим новоявленным другом, я чуть было не влип в историю. Так душевно разговорились, что я потерял бдительность и ненароком спросил: кто им привозит пых, где берут. Ох, как он окрысился сразу: «А ты кто, мент, что ли?» Но потом успокоился, наверно, уж очень я не походил на опера, а раз не опер, да еще сидит в буфете с похмелья, да еще едет из Чуя, – значит, свой в доску.

А что касается мафии, почему она меня не тронула, так вопрос опять же касательный, наркомафия к моей книге имеет опосредованное отношение. Я и взялся-то писать «исповеди наркоманов» от злости, из чувства протеста... Как только дали нам свободу, разрешили писать и говорить что хочется, так все материалы газет и ТВ, касающиеся наркомании, свелись к одному – к информации о килограммах героина, задержанных на таможне, о наших доблестных пограничниках и тому подобном. Получилась какая-то нелепая игра в «сыщики-разбойники»! А суть же в другом – в том, чтобы рассказать наконец-то всем, какая это страшная пагуба, показать трагедию людей. Что я и попытался сделать.

А мафия меня не тронула потому, что я в ее дела и не влезал, обходил стороной, я другим был занят. А влез бы – так прибили б и следов потом никто не нашел. Да и что толку, если я куда-то влезу, разоблачу, вскрою тот или иной канал. Так о них в принципе и так все знают, никакой тайны здесь нет.

Хотя, конечно, какое-то незримое присутствие всегда ощущал. Спина все время ежилась. Встретился я в той поездке, совершенно случайно, с одним крупным московским бизнесменом. Мы и раньше друг о друге слышали, а тут встретились, да еще где! Узнав, чем я занимаюсь, он вдруг разговорился, проявил удивительную осведомленность. Оказывается, они, большие люди бизнеса, прежде чем устанавливать связь с другими концернами, провели разведку и узнали: в основе капитала многих из этих «концернов» лежат деньги наркомафии. И вообще, мол, он точно знает, что весь наркобизнес в СНГ контролируют пять «семей» в пяти городах... Тут я сделал какой-то протестующий жест, и он тоже опомнился, прервался. Посмотрели мы друг на друга и почти в один голос сказали: «Давай не будем об этом. Это не наше с тобой дело...»

В общем, старался держаться подальше. Но думал-то все время и однажды на этой почве слегка свихнулся. Как-то перелетал из одного города в другой и вдруг в аэропорту на контроле при посадке слышу: «А вот и он...» Я так и обмер. Все, думаю, засекли, ведут. Допрыгался, голубчик, дообщался, приняли за какого-нибудь тайного опера и теперь ведут, а потом пришибут где-нибудь по дороге из аэропорта. Сижу в самолете, трясусь, глазами зыркаю: вон тот, который дремлет, прикрывшись газетой, притворяется или следит? А вон тот, что все время оглядывается?.. Который из них? Кресло мое было в конце салона, а напротив, через проход, пустое кресло. Перед посадкой на него села стюардесса и задремала. А у меня одна мысль: неужели она? Конечно, что может быть удобнее: использовать летчиков и стюардесс для провоза наркотиков, они же никакого контроля не проходят...

В аэропорту озираюсь, стараюсь держаться поближе к людям. Подали два автобуса почему-то, так втиснулся в тот, который забит народом погуще. Но до гостиницы доехал нормально. Переночевал. А утром, лежа в постели, осмысливая, вдруг сообразил! Да ведь там, на контроле, обо мне сказали: «А вот и он» – потому что я опоздал, я был последним пассажиром на регистрации! А я Бог знает что навообразил. В общем, психоз... Хотя, конечно, кое-какие основания он имел.

И последний вопрос: верен ли прогноз экспертов, что счет наркоманам скоро пойдет на десятки миллионов?

Этот вопрос – особый. И потому ответ на него я выделю в отдельную главу.

 

Конец света

 

Точной статистики нет. Неизвестно даже количество зарегистрированных наркоманов. Данные различных ведомств невнятны и сильно разнятся. При этом надо учитывать, что число официально зарегистрированных надо умножать на семь: такой коэффициент принят везде. А у нас, наверно, на десять...

Да и дело не столько в статистике, а в динамике, в темпах роста. То есть, в атмосфере. Курение анаши во дворах, на пришкольных пустырях, в подвалах, на чердаках давно уже стало признаком доблести и геройства. И даже тот, кто не хочет, вынужден, чтобы не прослыть слабаком, трусом и вообще – не стать изгоем. Если наши дети говорили между собой о кино, футболе, рок-музыке, то нынешние пацаны и пацанки – исключительно о тяге, приходе, кайфе. Создалась культурная атмосфера. Аура. Не просто культура, а уже – культ. Моя редакторша, напуганная публикациями в прессе, решила поговорить с десятилетней внучкой о вреде наркотиков – и услышала в ответ: «Да что ты, бабушка, ты ничего не понимаешь! Наркотики – это же круто!»

Сегодня подростков еще можно разделить на тех, кто пробовал наркотики, и тех, кто не пробовал. Завтра такое разделение станет невозможным. Мы получим первое и последующие поколения, целиком и полностью выросшие в наркосреде и наркокультуре.

А мы же тем временем пытаемся объяснить происходящее внешними причинами и влияниями. Так нам легче. Мол, в Москве наркотики сильно распространены, потому что столица. Калининград – тлетворное влияние близкого Запада, морской порт к тому же... Саратов и Самара – потому что на границе с Казахстаном, на наркотрассе из Центральной Азии. Даже белорусскому Светлогорску, где все молодые люди от 15 до 30 лет употребляли наркотики – нашли объяснение. Мол, город химиков... А чем тогда объяснить вспышку в Твери? Ни моря, ни Азии, ни Запада, ни химии. А между тем Тверь выходит на одно из первых мест в России по заболеваемости СПИДом и употреблению наркотиков. Такое же положение в Костроме...

Пора осознать, что причины тут глубоко внутренние. А вспышки возникают иногда стихийно, по принципу «куда ветер дунет».

И что же теперь делать? – сразу же спросит испуганный читатель. Увы, отдельный человек на такие вопросы не отвечает – на такие вопросы отвечает общество.

А отдельный человек... Вот, например, бывший главный нарколог страны, с которым я долго беседовал, человек профессиональный, реально видящий ситуацию, уповает на... инстинкт самосохранения нации. Должен же он сработать!

Это – такой масштабный взгляд.

А я же уповаю на эту книжку. Уповаю на то, что каждый пацан задумается, узнав, что с ним будет. Не буду здесь приводить частных примеров, писем – о силе ее воздействия вы сами узнаете, дав ее прочитать своим детям. Но не могу не сказать о социальном эксперименте,  который  провела сама жизнь. Мой племянник принес эту книгу своим однокурсникам еще в журнальных вариантах. Четыре года прошло – а в их группе нет ни одного наркомана!

Я понимаю, что мне никто не поверит. Не может быть, чтобы на четвертом курсе, да еще в Москве, где в институтах после лекций шприцы-инсулинки с задних рядов выметают вениками, в группе не было не то чтобы ни одного, а целой стайки, наглой, сплоченной, высокомерной. Ну не может такого быть!

Однако ж это правда.

Я допускаю, что хоть один да есть. Но – скрывается. И это как раз очень и очень знаменательно! Ведь никто не скрывается, наоборот – все бравируют. А вот в этой группе сложилось свое общественное мнение, по которому ты никакой не герой, а дурак, шестерка, несчастный человек и в конечном счете – неудачник в жизни.

Но для того, чтобы эта книга стала своеобразной прививкой, букварем той страшной жизни, надо и распространять ее как букварь.

А это возможно только по высочайшему повелению высочайшего начальства. Я уверен, что оно будет. А пока книгу издают отдельные фонды и благотворительные общества, отдельные комитеты по делам молодежи отдельных наших городов.

Конечно, пока книга сама себе пробивает дорогу в умах и сердцах чиновников, миллионы подростков в эти дни и в эти месяцы приобщаются к кайфу, не ведая опасности.

Но тут уже ничего не поделаешь. Чиновничий плод должен созреть, книга должна дойти до самых верхов и убедить верховных правителей. Такое быстро не делается.

Однажды выступал я на парламентских слушаниях в Государственной Думе. Собрали там четыреста человек, из профильных комитетов и всех регионов страны. Все получили по экземпляру книги. После моего выступления десятки людей подходили ко мне, хлопали по плечу, жали руку. Мол, теперь мы знаем, теперь начнем! В общем, прониклись.

Другое дело, что все кончилось ничем. Разъехались по своим городам, некоторые даже мне звонили, строили планы. Но потом, видно, другие заботы одолели, забылось. Однако в принципе до их умов и сердец достучаться можно. Только стучать надо постоянно...

Да ведь трудно осмыслить, осознать, особенно чиновникам, что Дума и Правительство, Министерство здравоохранения и Министерство образования, Министерство обороны, Федеральная служба безопасности и Министерство внутренних дел вместе взятые, со всей мощью, махиной государства, – ничего сделать не могут, а может – маленькая книжка.

Потихоньку это осознание приходит. Но, повторю, еще миллионы мальчишек и девчонок попадут в гибельный плен, пока чиновники на местах придут к очевидной истине: издавать, продавать, распространять по школам и училищам.

Пора уже подвести некоторый итог. Очень простой, однозначный. А именно: Россия в скором времени станет страной, населенной в основном наркоманами.

Вполне возможно, что даже у тех, кто прочитал предыдущие главы книги, промелькнут на лицах скептические улыбки. Мол, мы все понимаем, но так-то уж пугать нас не надо...

Напомню, что еще в 1992 году я впервые написал о том, что через какое-то время счет наркоманов у нас пойдет на десятки миллионов. Тогда тоже смеялись. А что мы имеем сегодня?

Никто не представляет элементарных экономических последствий. А они вычисляются просто. Люди трудоспособного возраста составляют чуть больше пятидесяти процентов всего населения страны. У нас это – примерно семьдесят пять миллионов. И теперь представьте себе, что с какого-то предстоящего времени почти каждый уходящий на пенсию будет заменяться подросшим наркоманом трудоспособного возраста. И что станется со страной, в которой из семидесяти пяти миллионов людей трудоспособного возраста сорок пять миллионов – наркоманы? Кто будет работать? Где брать налоги? На что содержать пенсионеров, школы, больницы? Вот тогда-то все наши сегодняшние проблемы покажутся нам невинным детским лепетом.

Посмотрим правде в глаза. Механизм запущен и неостановим в краткие сроки. Будем готовиться к худшему.

Для справки. С 1990 по 1993 год включительно количество наркоманов в стране ежегодно увеличивалось в три раза. Сейчас ежегодный прирост составляет 25-50 процентов. Некоторые эксперты считают, что к 2008 году у нас будет 38 миллионов наркоманов.

 

Спрут

 

Делами наркомафии, как уже говорил, я не занимаюсь и не занимался. Во-первых, у меня были другие цели. Во-вторых, опасно. А в-третьих, для того есть милиция и органы безопасности.

Но ведь одно без другого не бывает, наркомания неотделима от наркобизнеса. Поневоле приходилось соприкасаться, что-то узнавать.

Давайте соберем все разрозненные факты о наркомафии, разбросанные по разным главам, и оценим их под совершенно определенным углом зрения.

Начнем с Кыргызстана. Помните, как только задумали там возобновить посевы опийного мака, туда за одну только неделю был брошен гигантский капитал наркомафии, скуплены были за бешеные деньги сотни и тысячи домов, и «солдаты» наркомафии, получив прописку и официальное гражданство, стали ждать, когда само государство начнет выращивать для них наркотическое сырье!

Тут надо добавить, что ни одна государственно-хозяйственная структура ни на каком уровне не может и не сможет за несколько дней (!) организовать и направить в необходимое место почти миллиардный (по тем временам) капитал.

И еще вспомним цифры: годовой оборот наркобизнеса в 1991 году составлял сорок миллиардов рублей. То есть, одну двенадцатую часть тогдашнего бюджета Советского Союза. Найдите хоть один концерн хотя бы с четвертой частью такого оборота капитала. Хотя бы с десятой...

Кстати, я везде привожу данные за «устаревший» 1991 год не только потому, что это последний год Советского Союза. А еще и затем, чтобы развеять некий миф о чуть ли не полном отсутствии этой «заразы» при советской власти. Как бы ни была условна или расчетна эта цифра, но она говорит о том, что нынешний нарыв созрел еще в те времена.

Капитал тот – простите, от рентабельности.

Один килограмм героина в афганском приграничье стоит от 700 до 1.000 долларов. В Москве он реализуется за 150-200 тысяч долларов. Итого – на данном участке рентабельность наркобизнеса составляет 20.000 (двадцать тысяч!) процентов. Но это – мало. Это ведь рентабельность перепродажи. А вообще считается, что один доллар, вложенный в наркобизнес от производства до продажи, приносит одну тысячу долларов. То есть рентабельность – 100.000 (сто тысяч!) процентов. А вот данные Организации Объединенных Наций. Один доллар, вложенный в операции с наркотиками, приносит 12240 долларов. Но это ведь рентабельность в один миллион двести тысяч процентов! Не может быть! Однако – может. Здесь речь идет о разработанном в подпольных лабораториях синтетическом наркотике чудовищной силы и дешевизны. Он уже есть, и даже обнаружен в России, и действие его в пять тысяч раз сильнее героина. Наверно, он-то и даст когда-то такую рентабельность. А пока будем ориентироваться на устоявшиеся данные.

Сто тысяч процентов рентабельности – это даже не чума. Это – тяжелый танк, который на своем пути сметает и скупает все, что ему надо.

А что же наша доблестная милиция? Если возник такой вопрос, значит, ответ уже ясен. Во-первых, как показала жизнь, наши хваленые «органы» во все времена с успехом только нас, мирных обывателей, держали в ежовых рукавицах. А когда столкнулись с организованной преступностью – тут же расписались в своем бессилии. Не могут, не умеют. Сил и отваги не хватает. А может, и еще кое-чего...

Помните, как возмущались на экранах ТВ милиционеры, от рядового до министра, когда наш парламент, в полном соответствии с международными нормами, отменил уголовную ответственность за употребление наркотиков?! То есть, как и везде, наркоман признавался больным. Так вот, милиция не смирилась. Все эти годы она вела борьбу за то, чтобы восстановить эту статью. И добилась своего. По инициативе Госдумы, где тон задают люди с карательной психологией, а остальные просто не разобрались в сути дела, в стране введен специальный закон, по которому подростков можно сажать в тюрьму только лишь за употребление...

А этот закон необходим только милиции, чтобы «отчитываться об успехах в работе». То есть, загребая в один рейд разом двадцать или тридцать обкуренных пацанов и пацанок, можно было докладывать о «результатах», о «проведенных операциях». После отмены уголовной ответственности за употребление наркотиков жизнь милиции осложнилась в тысячи раз. Ведь при таком положении ей надо было ловить не самих наркоманов, а тех, кто варит зелье, барыг, тех, кто привозит, продает, распространяет, кто содержит притоны, кто правит бал в уголовных, мафиозных кругах.

А это сложно.

Хотя все мои знакомые наркоманы при таких словах издевательски ухмыляются: они-то знают, что нет ничего проще, чем накрыть притон или квартиру, где барыга варит зелье. Квартиры эти, говорят они, можно сразу же отличить по особому запаху, едва только войдешь в подъезд. А уж о притонах и гадать не приходится: как можно «утаить» квартиры, на которых на десять-пятнадцать дней «зависают» десять-двенадцать человек и откуда на весь подъезд разносятся крики, хрипы, стоны, куда «скорая помощь» приезжает, когда у кого-то от передозировки едет крыша и беднягу увозят в психушку; квартиры, в которых то и дело гремят выстрелы и вышибаются двери...

Весь дом о них знает, весь околоток. Одна только милиция ничего не видит и ничего не слышит.

Все знают, что не где-нибудь, а на Лубянской площади в Москве вовсю действует рынок по продаже любой отравы. Можно сказать, под окнами главного здания Федеральной службы безопасности России. Как сообщил прессе офицер ФСБ, терпели они терпели это безобразие, и все же сами (этим должна заниматься милиция) провели операцию, задержав и распространителей, и их покровителей. Из 80 задержанных, говорит далее оперативник ФСБ, 50 оказались милиционерами... То же самое творится в краях и областях. Только, может быть, более открыто, нагло. Как свидетельствует известный журналист Игорь Гамаюнов, в торговле наркотиками изобличены и осуждены на большие сроки заключения начальник Ульяновского областного отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, полковник милиции, и заместитель начальника Саратовского областного отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, майор милиции. Разумеется, вместе с ними и на них работал их милицейский аппарат.

Если уж во всех крупных городах продажа наркотика идет чуть не в открытую, если самые заурядные барыги чувствуют себя в безопасности, то что уж тут говорить о боссах наркомафии. До них милиции – как до неба.

Посудите сами: вот уже который год, как объявлена «беспощадная война наркобизнесу». А что мы имеем? Да, берут гонцов, берут продавцов, иногда даже на хозяев выходят, но, как правило, на тех, что из сопредельных стран. А был ли хоть один крупный процесс, на который милиция вытащила бы всю цепь, от рядовых до верховных боссов? Ан нет, все больше сообщают о том, что задержано на таможне, то есть о транзите...

Всем известен один из основных маршрутов завоза наркотиков из Афганистана. Это через реку Пяндж в город Хорог – столицу Горного Бадахшана. Формально Горный Бадахшан входит в состав Таджикистана, но фактически он из Душанбе не управляем и Душанбе не подчиняется. Тут много причин: исторические, этнические, кланово-партийные корни и прочее, не буду в них углубляться. Скудная земля, высокогорье, отсутствие какой-либо продовольственной и промышленной базы. В советские времена в Горный Бадахшан и промышленные товары, и продукты завозили по уникальной высокогорной трассе Ош – Хорог. И если сейчас нищенствует и голодает население Таджикистана в долинах, то можно представить, как живут люди в труднодоступных горах.

Участие в наркоторговле стало в Горном Бадахшане массовой профессией. Официальная власть в крае существует номинально. Вроде как должна она быть – пусть будет. Всем заправляют главари банд. До недавних времен верховным боссом в крае был некто Алексей Алембетов, знаменитый во многих пределах под кличкой Алеша Горбун. За решением проблем обращались к нему все: и последние нищие, и командиры российских пограничных отрядов, и войсковых частей миротворческих сил СНГ. Как он скажет – так и будет. Но в один из дней Алешу Горбуна, окруженного телохранителями, расстреляли из автоматов в самом центре Хорога. Огонь велся сразу из двух проходящих мимо машин... Всесилен был Алеша Горбун, но и на него нашлась сила. Видать, знаменит стал чересчур, возвысился не по рангу, в общем, не устроил кого-то на самом верху...

Российские пограничники и войска миротворческих сил СНГ работают и живут на Памире между Сциллой страха и Харибдой искушения. Тысячи и десятки тысяч долларов предлагаются иной раз только за то, чтобы пограничник в нужное время просто посмотрел в другую сторону. Отсюда, с Хорога, начинается путь героина и опия не только по странам СНГ. Не раз и не два Интерпол прослеживал транзитные грузы с афганским наркотиком, доходящие до Амстердама, Франкфурта и других городов Западной Европы.

Одним словом, канал известен всем. Уникальность его в том, что другого пути здесь нет и не может быть. Дорога в горах – единственный путь, соединяющий Хорог с долинами Таджикистана и Киргизии, с Большой Землей. Казалось бы, чего проще: перекрыть ее танками – и все дела. Так она и перекрыта сразу в нескольких местах. Но машины (танки или бронетранспортеры) наркомафии проходят через кордоны беспрепятственно.

Корреспондент «Известий» Леонид Шинкарев спросил офицера-пограничника:

– Кто же их прикрывает?

– Спросите в Москве! – ответил пограничник...

Впрочем, эта дорога уже перестала быть только сухопутной. То есть, единственной. В дело практически открыто вступили еще более мощные силы.

Корреспондент «Новой газеты» Виктор Степанов спрашивает своего друга, бывшего министра внутренних дел Таджикистана генерала Якуба Салимова, знает ли о размахе наркобизнеса президент республики Рахмонов.

– Да, он знает даже то, что в транспортировке наркотиков был задействован правительственный вертолет.

– Насколько вовлечены в наркобизнес российские пограничники?

– Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос. Но многие российские газеты писали... о наркоделах российских пограничных войск и 201-й дивизии и о том, что героин порой вывозится с Памира российской военнотранспортной авиацией.

– Можешь назвать конкретные имена и факты?

– Я их называл. Подробная докладная была направлена мною президенту Таджикистана и в МВД России. Там были все имена и адреса наркокурьеров, наркодилерская сеть на территории России, показаны каналы поступления героина в Москву.

– А в ответ – тишина?

– Ни слова. Даже тех, кого я арестовал, впоследствии выпустили из тюрьмы.

Можно верить или не верить отставному таджикскому министру. Но в июне 1999 года случилось небывалое. В «Известиях» промелькнула маленькая заметка о том, что во Владивостоке задержан некий полковник Российской армии, перевозивший наркотики из Таджикистана в самолете военно-транспортной авиации. Как известно, военные самолеты взлетают и садятся на своих аэродромах и никакому контролю и досмотру не подлежат. Однажды на подмосковный военный аэродром как-то все же проникли милицейские оперативники. Так к ним из самолета вышли армейские спецназовцы со взведенными автоматами и сказали: ребята, у вас же семьи, сироты останутся, не надо, ребята...

– А то, что произошло во Владивостоке, это или «сдача», когда деваться некуда, надо кого-то отдать, – сказал мне мой давний знакомый генерал из спецслужб. – Или чей-то большой прокол. Но в любом случае больше ты об этом ничего и нигде не прочитаешь.

И точно. Как отрезало. Нигде и ничего. А казалось бы, на всю страну должен быть скандал, с заседаниями Госдумы, разбирательство с участием президента и так далее. Ведь поймали не таджикского замордованного мужика, который в своем желудке перевозил пакет с героином. Впервые было доказано, что наркотики из Таджикистана перевозит военно-транспортная авиация Вооруженных Сил РФ.

Однако ж – тишина.

После этого можно говорить что угодно и верить во что угодно.

Но о Горном Бадахшане, о наркотрассе Ош – Хорог, по крайней мере, известно. Не случайно же специальная антинаркотическая программа ООН так и называется – «Ошский узел». Но у меня иногда создается ощущение, что некоторый журналистский ажиотаж вокруг Горного Бадахшана, Таджикистана вольно или невольно отвлекает внимание... А ведь Таджикистан – не единственная страна СНГ, которая граничит с Афганом. Тут хоть – горы, пограничники, бешеный Пяндж, способный в пять минут из танка сделать сплющенную консервную банку, Пяндж, на который и смотреть-то страшно, не то что переправляться через него... И никто не говорит, как будто не знает, о том, что Туркмения имеет с Афганистаном границу протяженностью в восемьсот километров! По ровной, как стол, пустыне. Она что, граница та, на железном замке? Не знаю, не знаю... Точно известно, что в самой Туркмении производства героина нет. Но при этом слово «героин» там обиходное. Откуда бы? Там, например, говорят так: «Нет, мы не будем отдавать нашу девочку замуж за Ашира, потому что Ашир – героинщик. А вот за Чары отдадим, Чары всего лишь анашист...»

Только этот краткий очерк южных границ СНГ уже дает представление об истинных масштабах и размахе тайной преступной империи. А теперь вспомните о Чуйской долине в Казахстане, об Украине, где на всех уровнях налажено поточное производство маковой соломки, о Молдове, стремительно входящей в число первых стран по уровню наркопотребления, о под­польных химических лабораториях в Азербайджане и Белоруссии.

И, наконец, о России, их соединяющей и возглавляющей.

А ведь эта всесветная тайная империя кем-то четко управляется. Кем?

О них, о тайных властителях, не знают даже те, кто вовлечен в наркобизнес и находится там далеко не на последних ролях.

Они лишь понимают: над ними есть еще несколько ступеней, на которых сидят никому не известные боссы. Вспомним слова Иры Шулимовой: «И я боюсь, что наступила уже власть силы. Власть силы этих боссов. Для них любой человек – никто. Будь вы хоть депутатом, хоть чемпионом, вором в законе, кем угодно – любой из этих боссов сделает с вами все, что ему захочется, и никто: ни армия, ни милиция, ни вся страна – вас не защитит...»

И вспомним, наконец, того воротилу крупного бизнеса, который утверждал, что каждый третий или четвертый концерн, который они просвечивали насквозь, оказывается, основан был на деньги наркомафии; который говорил, что доподлинно знает: весь наркобизнес в СНГ контролируют пять «семей» в пяти городах... И на этой фразе оборвал себя, опасливо умолк.

Это мы тогда побаивались ненароком что-то узнать или сказать друг другу, даже в узком кругу. Не решались, казалось, уж это слишком. А сейчас-то все знают, что деньги наркомафии вкладываются в официальный бизнес, в экономику страны. То есть в основу будущего общества. Воздвигается гигантское здание организованной преступности. Его нижние этажи все глубже врастают в почву, превращая ее в гниль и в грязь, а верхние этажи приобретают все большую респектабельность, получают официальный статус, а значит, непременно начнут влиять не только на экономику, но и на политику.

Итого – исходные данные.

Общество не ведает и не осознает опасности.

Милиция бедна, слаба, беспомощна, да еще и коррумпирована.

Властям глубоко наплевать на то, что страну захлестывает волна наркомании, они заняты были борьбой за власть, а значит, в стране не было никакой власти.

И теперь скажите: кто поручится, что при таких благодатнейших, тепличных условиях через пятнадцать лет Россией не будут вполне официально править боссы наркомафии.

Эта глава готовилась к печати в «Неделе» именно с таким подзаголовком: через пятнадцать лет боссы наркомафии будут править Россией. В редакции в последний момент засомневались: не слишком ли?.. Тогда я позвонил шефу московского отделения Международной организации по борьбе с наркомафией и объяснил суть сомнений. А он, не дослушав меня, закричал: да почему через пятнадцать – через десять, через десять лет! Тут уже я не выдержал. Говорю: мол, это мне, частному лицу, позволительны такие заключения, а вы-то, вы-то почему ведете себя как посторонний, куда вы-то смотрите?! На что он сказал: а что я могу сделать, если главный босс каждый месяц появляется на экранах ТВ на различных приемах и хлопает по плечу министров?..

Для справки.

Один килограмм героина в афганском приграничье стоит от 700 до 1.000 долларов. В Москве он реализуется за 150-200 тысяч долларов.

В России по оценкам МВД годовой оборот наркобизнеса составляет 3 миллиарда долларов. Иностранные эксперты поднимают эту цифру до 7 миллиардов долларов.

Годовой бюджет всей страны в 2001 году – 20 миллиардов долларов.

То есть вся страна (143.000 миллиона человек) от Балтики до Тихого океана живет на 20 миллиардов. А у них в распоряжении – 7 миллиардов.

Это уже не чума и не тяжелый танк. Это какой-то всесветный каток, который на своем пути раздавит и скупит все. Или – всех.

 

Бред

 

Наркомафия нынче стала притчей во языцех. Не счесть статей и даже романов с простым и всем понятным названием «Наркомафия». И потому я никак не мог пройти мимо утверждения, что никакой наркомафии у нас нет. Так говорит не кто-нибудь, а высокопоставленный офицер Федеральной службы безопасности России в интервью «Новой газете». Опять же не просто старший офицер, а, как аттестует его редакция, аналитик, участник заседаний Совета безопасности России. Приведу этот отрывок полностью. Итак, на вопрос, есть ли наркомафия в России, он отвечает:

«– Нет и, думаю, не может быть. Ведь основа любой наркомафии – это собственное производство. В России нет крупных группировок, располагающих миллиардами долларов и собственными военизированными отрядами. Это если сравнивать с медельинскими, мексиканскими картелями. Есть ОПГ (организованные преступные группировки. – С.Б.), но они не специализируются на наркотиках, а лишь дают крышу дилерам или осуществляют конкретные перевозки. При этом масштаб преступности очень большой. Но нет единого мозгового центра, с которым можно было бы бороться.

В Колумбии достаточно убить лидеров. У нас все намного сложнее. Соответственно, влияние отечественного наркобизнеса на правоохранительные структуры, на органы власти тоже локально. В одном городе местная ОПГ «дружит» с мэром. В другом – с милицией. Но нет централизованного влияния на какие-то партии, министерства, организации...

– Сколько наркотиков поступит в Россию в этом году?

– Мы ожидаем 400 тонн в героиновом эквиваленте.»

Здесь все требует комментариев Абсолютно все. Во-первых, количество наркотика, которое, как прогнозирует ФСБ, поступит в Россию в этом году. Итак, 400 тонн в героиновом эквиваленте. Думаю, тогда и цены надо брать тоже в героиновом эквиваленте. А в Москве килограмм героина продается за 150-200 тысяч долларов. Итого – 60 или 80 миллиардов долларов?

Сделаем все же скидку на героиновый эквивалент и уменьшим эту сумму в 10 (десять) раз. Все равно получается 6 или 8 миллиардов долларов. Зарубежные эксперты, кстати, годовой оборот наркобизнеса у нас определяют в 7 миллиардов долларов. А бюджет России в 2001 году, напомню, – 20 миллиардов долларов...

«В России нет крупных группировок, располагающих миллиардами долларов...» – утверждает между тем офицер ФСБ. А куда же тогда деваются или денутся эти 6-8 миллиардов? Рассредоточатся не по «крупным», а более мелким группировкам? Но от этого ни обществу, ни государству, которое в данном случае представляет ФСБ, вовсе не легче. А, наоборот, сложнее.

«Есть ОПГ, но они не специализируются на наркотиках, а лишь дают крышу дилерам или осуществляют конкретные перевозки». Но ведь организованные преступные группировки (ОПГ) у нас давно уже и далеко не просто банды уголовников-рэкетиров, действующих при помощи пера, ствола и кастета. Давно уже блатные (по-нынешнему братва) сменили лагерные бушлаты и малиновые пиджаки на вечерние туалеты лучших модельеров. Вместо хаз и малин у них офисы, коттеджи и охраняемые дачные поселки, сходы называются конференциями или собраниями трудового коллектива, а общак хранится в международных банках и вкладывается в виде инвестиций в экономику края, области, страны. Они даже придуманную МВД и ФСБ аббревиатуру ОПГ (или ОПС – организованное преступное сообщество) сохранили и превратили ее в официальную. И расшифровывают ее не как организованное преступное сообщество, а как общественно-политический союз. Так, в Екатеринбурге «ОПС Уралмаш» стала официальным, юридически оформленным, зарегистрированным общественно-политическим объединением, выставляющим на выборы всех уровней своих кандидатов. Там, в их районе, местное население на уралмашевских уже смотрит как на богатых предпринимателей, рачительных хозяев, как на заступников, которые, в отличие от нынешней власти, ограждают жителей района от мелкого уголовного беспредела. Тогда получается, что мы имеем дело не с ОПГ, что в изложении офицера спецслужбы звучит несколько пренебрежительно, а с холдингами, иначе говоря, многопрофильными концернами, у которых в распоряжении и примитивный рэкет, и заводы, и стройиндустрия, и газеты, и пароходы, и депутаты, и наркотики... А это неизмеримо опаснее любой специализированной наркомафии, поскольку действует почти легально и обладает несравненно большими возможностями, от собственно уголовных мер воздействия до политического и экономического давления.

Аналитик из ФСБ считает, что в России нет и не может быть наркомафии, потому что «Основа любой наркомафии – это собственное производство». А если преступная организация транснациональная, если производство ведется за границей, а сбыт в России – разве от этого она перестанет быть наркомафией?

И почему российская наркомафия должна быть похожей на «медельинский или мексиканский картели»? Может, и здесь у нас своя специфика. Не одна гидра с одной главной головой, и даже не одна с несколькими головами, а несколько гидр, где «головы» уже насчитываются десятками, если не сотнями.

Так что нет смысла вести сугубо терминологический спор, соответствует ли наша наркомафия классическому определению наркомафии, дабы не уподобиться гоголевским персонажам, ожесточенно выясняющим до последнего мига, стрижена или брита голова волостного писаря...

Назвав главу «Бред» я вовсе не имею в виду высказывания работника ФСБ. Нет, он говорил то, что знает. Или то, что посчитал возможным открыть прессе. Я же называю бредом всю ситуацию. И разброс фактов, и уровень информации и информированности...

Так, аналитик ФСБ говорит:

«– Официальная оценка российского рынка потребления, сделанная Советом безопасности, – 25-30 миллиардов рублей. Излишки уйдут в Европу, Америку.»

Но какие же это «излишки»? Ведь 25-30 миллиардов рублей – это всего лишь 1 миллиард долларов. А четыреста тонн в героиновом эквиваленте, даже по расчетному минимуму – 6-8 миллиардов. Значит, одна шестая или одна восьмая часть от этих четырехсот тонн пройдет транзитом через Россию. У нас, выходит, не страна, а абсолютно открытый коридор, если через него провезут 300-350 тонн наркотиков в героиновом эквиваленте? И что мы тогда должны думать о работе пограничников и таможенников, о нашей западной границе, которая, в отличие от восточной, всегда была «на замке»?

Как видите, ни один факт, ни одна цифра решительно не соотносятся с другими. Но ведь на основе этих цифр и фактов аналитик ФСБ готовит материалы для заседаний Совета безопасности России. Для верховной власти страны.

И что же тогда знает верховная власть? Да ведь такие «знания» – все равно что дезинформация, подготовленная вражеским разведцентром!

При всем при том аналитик ФСБ не виноват, он всего лишь оперирует теми цифрами и фактами, которые ему дают все службы, от низших звеньев до федеральных.

Как тут не вспомнить анекдот: «Жужжит-жужжит, а дырку не просверливает – что это такое?» – «Это специальный советский (российский) прибор для сверления дырок». Точно так же обстоит дело со специалистами и должностными лицами на всех уровнях. Стоит с чем-то столкнуться вплотную, как выясняется, что на самом деле почти никто ничего толком не знает, но все занимают кресла, получают зарплаты и с важным видом что-то беспрерывно говорят. Непрофессионализм и словоблудие стали неотъемлемой чертой, визитной карточкой чиновников всех рангов и служб. Стыдно и профессионально противно, когда журналист, ничего еще не зная, не имея ни одного факта, тем не менее на всю страну излагает свои предположения и соображения в репортаже с места какого-либо происшествия. Может быть, нынче у них так принято, считается даже мастерством. Но ведь официальным лицам, тем более людям в погонах, подобное словоблудие категорически запрещено. А что мы имеем сегодня? Мы имеем милиционеров, которые через час после взрыва или выстрела делятся с экранов телевизоров своими версиями или же подозревают какой-то след.

Это невозможно, но я иногда пытаюсь перенести этого милиционера с экрана в шестидесятые годы, в будни нашего провинциального уголовного розыска. Если бы в то время кто-то на оперативке сказал: «Я только что с места происшествия, никаких вещественных доказательств не обнаружено, собаки след не взяли, агентура на связь еще не выходила, в общем, я ничего еще не знаю, но у меня есть версия», – этого человека тут же покрыли бы самым отборным матом, над ним бы издевались, над ним бы зло смеялись десять минут подряд, а на одиннадцатой выгнали из уголовного розыска к чертовой матери. Наверно, я идеализирую прошлое, тогдашние порядки в угрозыске. Разные там работали люди: способные и не очень, иногда даже не шибко грамотные. Но словоблудов не было точно.

Простите за отступление. Но оно мне было необходимо, чтобы обосновать, подкрепить мысль: мы не знаем, что докладывают верховной власти и что знает верховная власть. Если докладывают вот это, значит власть парализована полностью. Потому как невозможно что-либо осмыслить и тем более действовать, обладая абсолютно разноречивой информацией. Вполне возможно, верховная власть пребывает в счастливой уверенности, что наркомафии у нас нет и не может быть, а ОПГ – это просто шайки уголовников, которые были всегда и будут, и нечего обращать на них такое уж особое внимание...

Вот почему я называю всю ситуацию бредом. И, боюсь, этот российский бред намного страшнее любого заграничного мафиозного порядка. Во всяком случае, то, что вы прочитаете в следующей главе, никаким другим словом охарактеризовать нельзя...

 

Большой-большой секрет

 

А теперь – о непосредственной, близкой, сегодняшней и сиюминутной опасности для страны, государства, всех и каждого. Об опасности, которая непосредственно связана с тем впечатлением на мир, на общечеловеческое сознание, какое произвела атака террористов на Нью-Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 года, когда самолеты камикадзе врезались в здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке и здание Пентагона в Вашингтоне. Атака, которую назвали Армагеддоном и с которой предлагается всем начинать отсчет нового, XXI века...

Мы, россияне, обязаны отдать себе отчет, что сидим на бомбе с заведенным часовым механизмом. Но отключить его не можем: потому что никто не знает, как «согласовать вопрос»... Однако все по порядку.

Некий солдатик из далекой от Москвы ракетной части рвался к пусковой установке, чтобы пальнуть ракетой Земля-Земля по своим личным врагам – кемеровским шахтерам, которые в то время перекрыли Транссиб, из-за чего невеста солдатика не могла приехать к нему в гости. Остановили буйного воина в последний момент, и то по случайности. И это не роман абсурда, а наша действительность.

Только мы до сих пор так и не знаем, в своем ли уме был тот ракетчик, пьян ли... А может, под воздействием наркотиков?

Чтобы вы не обольщались и не думали про частный, исключительный случай, сразу скажу, что ныне в армию призывается и за рычаги производства встает первое (всего лишь первое!) поколение, выросшее в наркокультуре и наркосреде; поколение, в котором каждый третий или каждый второй если не употребляет, то пробовал наркотики.

Пьяный и вообще пьющий человек виден невооруженным взглядом. За ним есть, в конце концов, медицинский досмотр. А вот наркомана просто так не различить. И потому наркоман у нас может оказаться у кнопок ракетной установки, у штурвала самолета, в диспетчерской аэропорта, в операционной службе банка, у пульта атомной электростанции или глобальных энергосистем... Я знал летчика с международных рейсов, который в полете ставил машину на автопилот и накачивался героином, а перед посадкой «встряхивался кокаинчиком». О том, что диспетчер аэропорта Шереметьево оказался наркоманом, известно из прессы, наверно, всей стране. Зато совершенно незамеченным остался другой факт: в употреблении наркотиков изобличены сразу несколько работников Челябинской атомной электростанции...

Кстати, о событиях в Америке, потрясших весь мир. В практике террористов ни в настоящем, ни в будущем не исключено воздействие наркотиков. К примеру, одна из разновидностей распространенного в России самодельного и дешевого винта (наркотика на основе первитина) называется «камикадзе». После его употребления человек чувствует себя терминатором, способным ударом кулака свалить дерево и разорвать голыми руками тигра. Под винтом легко внушается все, что угодно. Человек становится, как там говорят, пластилином. Зомби... Идеальный террорист.

Само собой – шантаж. Предающийся тайному пороку крупный деятель или специалист (пилот, диспетчер, ученый, конторщик, любой носитель служебных секретов) становятся игрушкой в руках преступных боссов. А те всё знают, потому что канал снабжения наркотиками автоматически является каналом информации. Во всем мире, а у нас особенно, целенаправленно «сажают на иглу» так называемую золотую молодежь, чтобы влиять на их высокопоставленных родителей...

Но суть не в частностях, а в том, что никто и никак не может предотвратить появление наркомана даже там, где работа связана с непосредственной опасностью для окружающих, с безопасностью государства! Почему? Потому что в России НИГДЕ нет проверки и контроля на наркозависимость! О чем я и писал в «Литературной газете» в статьях «Кокаин при посадке», «Мы ждем нового самолетного побоища? В стране сегодня необходим тотальный наркоконтроль» («ЛГ», 2001 г).

Какие только строгости не ввели в российских аэропортах на следующий же день после трагедии в Америке! В основном, по излюбленной национальной линии: «Тащить и не пущать!» От тройного досмотра рядовых пассажиров до требований разрешить досмотр «особо важных пассажиров» (куда уж дальше!). Но нигде и никто слова не сказал о наркоконтроле персонала.

Похоже, об этом тревожится одна-единственная организация во всей стране – Международная ассоциация по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. И действует, как водится, путем чиновной переписки, несколько лет добиваясь введения наркоконтроля хотя бы в авиации. Тогдашний самый высокий начальник в системе «Аэрофлота» ответил, что введение такого контроля необходимо, но...

А вот дальше начинается АБСУРД. Или анекдот.

Такой контроль сейчас ввести нельзя, отвечал далее авиационный маршал, потому что нет нормативного документа, инструкции, которая бы разрешала введение такого контроля.

И на том переписка заглохла. Как я понял, никто не знает, а КТО ЖЕ ДОЛЖЕН ПРИНЯТЬ ТАКУЮ ИНСТРУКЦИЮ.

Вот вам, господа начальники, и вертикаль власти, о которой вы так много говорите. Всю страну перекроили, федеральные округа и должности полпредов ввели (не предусмотренные Конституцией), состав Совета Федерации(!) изменили, учредили ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОВЕТ (тоже не предусмотренный Конституцией), а «учредить» простую инструкцию по наркоконтролю – некому. И никто не знает, кто это должен делать...

Но ведь у нас повсеместно проверяют пилотов и водителей автобусов на употребление алкоголя! Надо существующую инструкцию всего лишь дополнить несколькими словами про наркотики – и вся проблема! Тот, антиалкогольный, нормативный документ был принят еще в Советском Союзе. Неужто медики и сегодня действуют на его основании? Или есть у них новые инструкции, о которых ничего не знают БОЛЬШИЕ НАЧАЛЬНИКИ? Какие это инструкции, кем и когда приняты к исполнению?

С таким простым вопросом я и обратился в медсанчасть аэропорта Домодедово. Дежурная мне сказала, что «вся информация у нас конфиденциальная», и я должен приехать в аэропорт с соответствующими документами и полномочиями и обратиться к вышестоящему начальству. Тогда я позвонил в медсанчасть автобусного парка №2, где мне ответила дежурная Надежда Попова. И сказала, что перезвонит, как только найдет тот самый документ. Ясно, подумал я, пошла к начальству, а начальство, в свою очередь, сошлется на другое начальство, потому как большой-большой секрет, «информация для служебного пользования», и так можно всю жизнь звонить и ходить из кабинета в кабинет...

Ничего подобного! Через пять минут раздался звонок и Надежда Попова сказала:

– Мы проводим предрейсовый осмотр водителей на основании лицензии Московского городского комитета здравоохранения от 22 марта 2000 года.

Вот и все секреты, господа!?

Не все, не все... Наберитесь терпения, читатель. Комитет здравоохранения Москвы действовал на основании... приказов Минздрава СССР (!) от 1988 и 1989 годов. А нового, российского документа еще нет. Правда, есть постановление правительства РФ (ничего себе масштаб, да?) от 21 мая 2001 года, в котором имеется строчка: «Предрейсовые осмотры водителей транспортных средств». На его основании сейчас в Министерстве здравоохранения и готовится инструкция. Чтобы узнать, какое управление или отдел ее разрабатывает, я позвонил в пресс-службу министерства. Мне ответила журналистка (полагаю, там работают журналисты?), которую я обозначу инициалами – И.Н. Она сказала, что надо отправить официальный факс с запросом на имя помощника министра (!) здравоохранения, и только тогда можно узнать телефон управления, отдела или конкретного чиновника, который, в свою очередь, будет решать, в устной или письменной форме отвечать на мой простейший вопрос.

Не надо удивляться, читатель. Теперь почти везде так. Бюрократия советского тоталитарного режима – невинный младенец по сравнению с бюрократией российского демократического строя. Не удивлюсь, если на звонок в службу 09 мне предложат прислать факс с подписью и печатью, а потом ждать ответа...

После получения факса пресс-службой министерства И.Н. сказала, что необходимый мне телефон она сможет дать только через три дня. А пока посоветовала обратиться к главному наркологу страны, директору НИИ наркологии Н. Н. Иванцу (его телефон, видно, не секретен, это ведь всего лишь НИИ, а не аппарат министерства!). В приемной на мою подчеркнуто неофициальную просьбу: «Как бы мне связаться с Николаем Николаевичем?» живо откликнулись: «Сейчас попробуем, Сергей Темирбулатович!», и тотчас соединили.

– Жизненно необходим такой документ! – сказал сразу же главный нарколог страны Николай Николаевич Иванец. – Вообще, этим должно заниматься министерство, но оттуда вас вновь направят сюда, и круг замкнется. Так что лучше сразу начинайте с нас...

Старший научный сотрудник института Сергей Кириллович Халатов, занимающийся как раз профилактикой среди работников профессий повышенного риска, рассказал мне, что все рекомендации для новой инструкции они разработали и отправили в министерство. Но там речь идет только об алкоголе. А как же наркотики? Тут необходима бумага из Министерства здравоохранения и Министерства внутренних дел, обычно такие документы принимаются совместно двумя ведомствами. Желательно также подключение Министерства юстиции.

Итак, наконец нам известны ведомства, от которых должна исходить инициатива. Министерство здравоохранения, Министерство внутренних дел и Министерство юстиции.

Однако через три дня я все равно позвонил в пресс-службу Министерства здравоохранения за искомым телефоном. Уже не для полноты информации, а для полноты впечатления, скажем так. И что вы думаете? Телефона мне не дали. А попросили прислать по факсу вопросы, на которые я хочу «получить ответ специалиста». Согласитесь, довольно глупо составлять вопросы, обращаясь неизвестно к кому. Но я бы пошел на это, если бы уже не известен был наш конечный адресат. Повторю: Министерство здравоохранения, Министерство внутренних дел и Министерство юстиции.

Но и здесь все не так просто. Как мы знаем, в институт наркологии поступил и был исполнен заказ на разработку нормативного документа только по алкоголю. О наркотиках опять же – ни слова. А ведь надо принимать новый документ или же дополнять существующий положениями о наркоконтроле. И не только «для водителей транспортных средств», как сказано в постановлении правительства, а и для всех производств «повышенного риска».

Увы, если в постановлении правительства сказано «водителей транспортных средств», то ничего от себя Минздрав добавить не может. Значит, надо обращаться в правительство.

Но опять же, входить с такими предложениями в правительство должны министры. А готовить для них документ – их сотрудники. Кто они, эти неизвестные и недоступные? Как их подвигнуть на это? Пресса для них теперь все равно что пустой звук. Помните анекдот: «Хай клевещут!..» Да и какое может быть воздействие прессы на неизвестных, безымянных – на аппарат!? Или для того, чтобы приняли новую инструкцию, надо обращаться непосредственно к главе правительства? Но как до него дозвониться? Откликнитесь, кто знал его по детскому саду, школе, институту или пивному бару! Может, пробьемся к нему... Может, и правда, пусть премьер-министр самой большой в мире страны самолично пишет эту бумагу и рассылает ее в министерства, в городские и губернские комитеты, а то и в каждую отдельную медсанчасть? И тогда мы начнем кое-как и кое-что делать. То есть выполнять свои прямые обязанности – обеспечивать безопасность граждан и государства...

Узнать бы еще, кто писал и принимал такую инструкцию в США, где наркоконтроль введен практически повсеместно в учебных заведениях, в частных фирмах и на государственной службе. Может, Рональд Рейган? Или Джордж Буш-старший? Они ведь были не только президентами, но и главами своих правительств...

Вы устали, читатель? Но нам с вами деваться некуда. Это ведь мы ездим в автобусах, которые падают с обрывов, летаем в самолетах, которые разбиваются по невыясненным причинам, вокруг нас химкомбинаты, атомные электростанции и ракетные установки, за пульт которых в любую минуту абсолютно беспрепятственно может сесть наркоман...

Но есть в этой ситуации еще и некая запредельная, мистическая для меня тайна. Неужели наши чиновники думают, что они живут в какой-то другой стране или даже на другой планете? Вот что меня поражает больше всего!

Постскриптум 1. Только не падайте со стула. Научные, медицинские и милицейские работники (не буду называть фамилии, ведь суть не в фамилиях, а в явлении, в порядке вещей) в разговорах со мной сетовали на либерализм и одновременно полное отсутствие законодательной базы по наркотикам, без чего практически невозможно действовать. Когда же я говорил, что есть такой Закон, мне не верили, утверждали, что не может быть такого, даже возмущались: вы лезете не в свое дело, вы ничего не понимаете, понапишете ерунду всякую, отвечать будете!.. Между тем Закон РФ «О наркотических средствах и психотропных веществах» принят 15 апреля 1998 года, и в нем запре­щается потребление наркотических средств без назначения врача. Самый репрессивный подобный Закон в Европе! Что еще надо?! Берите и действуйте! Но специалисты о нем не знали. Честное слово! Я ничего не придумываю. Люди, обязанные знать, люди, не могущие не знать, понятия не имели о законе, который, между прочим, является основополагающим в их работе. Как же они работали эти четыре года? Какая же это такая работа, а? И какая же от нее польза? Вот вы сможете работать сапожником, не зная, что такое колодка?.. А они – работали и работают! И получают немалые зарплаты!

Но если не знают те, кто обязан знать, кто не может не знать, то о чем мы вообще говорим?! О чем и зачем я пишу все это!? Может, прекратим наши игры в слова: государство, правительство, министерства, специалисты... Выходит, за ними ничего нет, в них реально только одно: зарплата чиновников.

Постскриптум 2. Не буду также называть фамилию сотрудницы пресс-службы, которая обставила столькими сложностями получение телефона, как она выразилась, «специалиста». Наверно, такие там правила, и она всего лишь выполняла эти их правила. Но «Литературная газета» опубликовала по моей просьбе мое частное письмо, ей адресованное. «Уважаемая И.Н.! Я «надоедал» вам, преследуя лишь одну конечную цель: чтобы вы и ваши дети не попали в автомобильную, авиационную или еще более страшную катастрофу по вине какого-нибудь бесконтрольного наркомана. Будьте здоровы и счастливы. – СБ.»

Постскриптум 3. Любой наркотик – всего лишь соединение химических веществ. А опасность представляют люди. И с той, и, увы, с этой стороны барьера.

Для справки.

В Соединенных Штатах Америки тестирование на наркотики широко применяется среди государственных служащих, на производственных и транспортных предприятиях, в банках, в армии и на флоте. 81% фирм проверяют уже работающих у них сотрудников и 98% фирм проверяют вновь нанимаемых на работу. Кроме того, на многие виды деятельности не выдаются лицензии без регулярной проверки персонала фирмы на возможный приём наркотиков.

В Грузии наркомания в среде высшего чиновничества приняла такие размеры, что президент Шеварднадзе своим распоряжением ввел наркоконтроль на государственной службе. А для примера и назидания первым, открыто и публично, прошел тест на героин.

 

Продолжение следует

 



[1] Продолжение. Начало см. «Странник» № 2, 2002 г.