Иван Капитонов

ЗНАЯСЬ С УМНЫМИ ЛЮДЬМИ…

Повесть-эссе[1] 

(Продолжение. Начало см. «Странник» № 3, 4, 2000 г.)

Когда мне показалось, что я достиг дна, снизу постучали.

Станислав Ежи Лец

Это было десять лет назад. Я сидел в своем кабинете и находился в премерзопакостном настроении. Всего несколько месяцев, как приступил к исполнению новых служебных обязанностей: срок весьма небольшой для того, чтобы постичь всю премудрость и специфику работы, но достаточный, чтобы полностью в ней разочароваться. Не получалось многое, а что получалось, к тому душа не лежала. Каждое утро просыпался в холодном поту: снова на работу. Основные же проблемы заключались во взаимоотношениях с непосредственным руководителем: женщиной деловой, грамотной, работоспособной, несомненно личностью, но работающей исключительно на отрицательных эмоциях. Словом, жизнь дала трещину до самого основания.

Этот тяжелый день заканчивался дежурным мероприятием – очередной годовщиной пансионата ветеранов войны и труда, на празднование которой имелось персональное приглашение. Удрученный своими глобальными проблемами, с полным пониманием того, что этот вечер не принесет ничего нового, неожиданного, а следовательно, будет потрачен впустую, открываю металлическую калитку.

В преддверии торжественной части и концерта художественной самодеятельности – небольшое чаепитие у директора богоугодного заведения. Мало сказать, немолодой человек, сам уже давно перешагнувший порог пенсионного возраста, с орденскими колодками, долго и красиво рассказывал небольшому кругу приглашенных о достижениях трудового коллектива: в творческом запале наш трибун незаметно для себя… заснул. С добрыми, понимающими улыбками на лице присутствующие тихо допили чай и незаметно разошлись по коридорам для общения с обитателями действительно достойной во всех отношениях организации.

Как печальна старость и немощь. Как тягостны бессилие и одиночество пожилых людей. Каким оживлением блестели их глаза при виде нового человека, еще не слышавшего их утверждений, выводов, воспоминаний, предложений, пожеланий. Хорошо одетые старики, более энергичные дамы постбальзаковского возраста хором, но, как показалось, от всей души благодарили тогда еще партию и правительство за заботу, которой они окружены. За радость, испытываемую от общения друг с другом. С каким нетерпением трясущимися от старости и волнения руками они спешили протянуть все их богатства: ордена, медали, грамоты, фотографии родных, близких, их письма и поздравительные открытки – у кого что имелось.

Самое страшное, что у большинства из них были дети, но по различным «объективным» причинам совместное проживание не представлялось возможным, и поэтому они находились здесь на попечении государства, для которого, впрочем, сделали достаточно, чтобы рассчитывать на ответный благодарный жест. Ветераны говорили, рассказывали, убеждали, но неизбывная тоска в глазах говорила, даже кричала об одиночестве, о том, что душа любого нормального человека рвется из богадельни, этой золотой, но все-таки клетки, где чувствуешь, что в жизни что-то сложилось не так, если дети считают для себя обременительным присутствие пусть пожилой, но родной души. Значит, родство по крови не стало родством душ. А может быть, все гораздо проще: старость просто обременительна для всех, и не дай Бог нам рано или поздно это понять.

Затем была небольшая торжественная часть, и апофеоз всего – концерт художественной самодеятельности, поставленный силами самих обитателей пансионата. Хор из стариков и старух, многие из которых уже были не в состоянии прямо стоять, скрюченных годами в разные стороны, исполнял задорную, полную оптимизма и перспектив народную песню. Следующий номер был сольным. Объявили об исполнении частушек. Распорядитель вывел солистку, еще не старую, лет шестидесяти, женщину и поставил ее немного в стороне от микрофона. Голос был слышен очень слабо, провожатый вновь вышел на сцену и бережно подвинул исполнителя на нужное место, только после этого стало понятно, что она слепа. Затем читал свои стихи молодой парень двадцати с небольшим лет. Он выехал на сцену самостоятельно, на маленькой низкой тележке, на каких ездили долгое время безногие ветераны войны. Ноги у него были, но недвижимы. Поэт долго ждал, пока тот же организатор или ведущий концерта не опустит микрофон. Наконец он стал читать свои стихи, полные раздумий и надежд, смысла и надежд, веры и надежд, любви и надежд. Я сидел в зале и у меня (извините за штамп) волосы стояли дыбом. Это были такие сюрреалистические картины, что сразу вспомнились полотна Сальвадора Дали. Я сидел и думал: «Боже мой, что мои проблемы значат рядом с их прискорбно покалеченными душами и телами?» Ничего, кроме стыда за свою слабость и леность, не осталось от моей хандры.

В жизни случаются моменты, когда опасности кажутся смертельными, проблемы неразрешимыми, надежды разрушенными, печали бесконечными, возможности безвозвратно упущенными. В критическую минуту или кажущуюся таковой, ничто не придает мне столько силы и энергии, желания переломить ситуацию, как воспоминания о том вечере и о том концерте.

*   *   *

Проворна варвара на чужие карманы.

Краденая кобыла не в пример дешевле купленной обойдется.

В.И. Даль.

«Пословицы русского народа»

Выдавать «на-гора» афоризмы и «хлесткие» высказывания не так уж трудно. «Набить руку» в этом деле не сложнее, чем копать картошку у жадной тещи.

Очень важно не совершить «машинальную» кражу, как Шура Балаганов: вдруг из глубины сознания выплывает красивая фраза, ты ликуешь, она твоя, построена вот этими самыми извилинами, ан нет. Это из прочитанного, но хорошо забытого, и не ко времени поднявшегося на поверхность. В одном из моих любимых фильмов, швейцеровском «Золотом теленке», есть изумительная сцена. Остап Бендер изливает «душу» Козлевичу: «Вчера ночью, при свете мерцающей лампады я накрапал несколько строк. Вот послушайте:

Я помню чудное мгновение:

Передо мной явилась ты.

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Хорошо? Хорошо. Толь под утро я вспомнил, что это уже написал некто А.С.Пушкин. Какой удар от классика».

Вот и ваш покорный слуга вчера ночью записал результаты собственных раздумий: «В молодости хочется покорить этот мир, в зрелые годы понять его, в последние – простить».

Что хорошо? Мне самому нравится. Неужели найдется подлец, который заявит, что это сказано им пару столетий назад?

В ранних концертных магнитофонных записях Высоцкого, услышанных более тридцати лет назад, одну из своих песен он предваряет коротким рассказом о молодом талантливом поэте, опубликовавшем очень хорошее, «качественное» стихотворение, как позднее выяснилось, в действительности принадлежавшее Анне Ахматовой. Когда его спросили, зачем он это сделал, незадачливый служитель Музы ответил: «Не знаю, они как-то сами просочились… А потом, делов-то… Пусть она моих хоть два возьмет».

Если вдруг Сократ, Макиавелли или, не дай Бог, Мао Цзэдун заявят о своих правах на имущество, объявленное мною частной собственностью, постараюсь разобраться в причинах недоразумения, и если имеет место «машинальный» плагиат, тотчас же извинюсь и постараюсь откупиться чем-нибудь. Например, своей фразой: «Тяжело мыслить за все человечество, особенно если оно слезно просит этого не делать».

*   *   *

Средний человек именно и есть действительный объект истории.

М. Салтыков-Щедрин

Наши самые страшные драмы разыгрываются у всех на виду. Это наша обыденная жизнь.

А. Зиновьев

Может быть, одна из самых главных информаций, полученных в стенах родного университета, заключается в следующем: в каждой семье должен быть свой, пусть небольшой, но постоянно пополняемый архив, и в каждой семье должен найтись чудак, который взялся бы передать потомкам историю своего рода. Такой чудак в нашем роду нашелся.

«Соль земли»: используя известный словесный штамп, так можно было бы назвать родных по крови мне людей, которых я очень люблю, впрочем, особо не афишируя свои эмоции. Это очень простые люди, не добившиеся высоких чинов и званий, но добившиеся главного – высокого звания человека, заслуживающего уважения. Они с честью исполняют свою социальную роль, сколь трудной она ни была. История нашей страны пишется не абстрактными классами, прослойками и сословиями, а конкретными людьми – нашими предками и современниками, пока еще ныне здравствующими. И очень важно сохранить фотографии, документы прошедших лет, записать воспоминания родных, много поживших и повидавших. Это очень важно сделать, чтобы не стать манкуртами, о которых писал Чингиз Айтматов.

В последние годы стараюсь записывать информацию, которую вскоре получить будет не от кого, а следовательно, и нечего будет передать своим внукам. Это воспоминания родных старших поколений о себе и, в свою очередь, о людях, давно ушедших. Знаете, это не только необходимая работа, но и увлекательное занятие. Истории, некогда случившиеся, поражают воображение своим трагизмом, небанальностью, сюрреализмом, это иллюстрации кисти выдающегося художника – жизни. все это невозможно придумать, такая изощренная и жестокая фантазия лишь у одного автора – реальности. Надеюсь, что у меня хватит времени и способностей когда-нибудь написать историю нашего генеалогического древа, а сейчас на письменный стол упали два листа с его ветвей.

Мои дедушка и бабушка: Михаил Трофимович и Анастасия Михайловна, родившиеся в середине 90-х годов теперь уже далекого XIX века, прожили трудную (как скудно это слово) жизнь. К моменту свадьбы оба были круглыми сиротами. К тому же дед с девятнадцати лет один воспитывал трех малолетних сестер и делал это так, что заслужил уважение всех односельчан. К концу 20-х годов в их семье было три ребенка и они ждали четвертого. Но в силу ряда причин он умер… незадолго до своего появления на свет, оставшись в чреве своей матери. Учитывая уровень медицины тех лет, а также общий жизненный уровень, ситуация была критической. И она разрешилась так, как разрешается многое в живой природе: мертвый плод вышел из нее разложившись… в течение года. Несчастная женщина несколько раз была сама на грани смерти, и все же все закончилось довольно благополучно. Более того, все были уверены, что детей у нее уже не будет никогда, но через положенный срок у нее появилась девочка, моя будущая мама. Это лишний раз подтверждает, сколь хрупка вероятность появления на свет каждого из нас. Более того, дожив до известных лет, нужно не печалиться о приближении старости, а благодарить судьбу, что отпустила нам такую уйму времени. А ведь могла и сэкономить…

Моя тетушка – Мария Емельяновна – была одной из самых красивых девушек села. Однажды выглянув в окно, она увидела идущего по улице моряка, прибывшего «на побывку». «Это чье ж такое счастье идет?» – вздохнуло девичье сердце. Литераторы средней руки называют вспыхнувшее чувство любовью с первого взгляда. Да, это действительно была любовь, к счастью, разделенная. Ее муж, дядя Коля, с любой самой критической точки зрения являлся классическим, идеальным воплощением русского, точнее мордовского, мужчины, крестьянина. Трудолюбие, ответственность, добросовестность, самостоятельность в поступках и суждениях: всего этого было в избытке. Любая женщина мечтает встретить мужчину, за которым она была бы «как за каменной стеной». Тете Марусе с этим повезло. Их семья в поисках счастья пожила одно время на Сахалине, затем в Саранске, а обрела его, как и положено, в родном селе с поэтическим названием – Мурань, расположенном в столь живописной местности, что любые швейцарии могут расслабиться и отдыхать.

На Руси высокая смертность среди детей всегда была обычным явлением. Но относиться к этому как к статистике можно, лишь когда это не имеет к тебе никакого отношения. Если касается тебя лично, то эмоции уже иные. Так случилось, что их четвертый по счету ребенок, сын Вася, прожив несколько месяцев, умер. Горю родителей не было предела. Но и это еще не все. Через какое-то время, по неизвестным мне причинам, гроб с телом достали и вскрыли: оказалось, что мальчик лежал не на спине, как его положили, а на боку, на который он сам позднее повернулся. Судя по всему, это была одна из форм летаргического сна, но кто о нем слышал в обыкновенном мордовском селе конца 50-х. Описать новые потрясения, выпавшие на долю тети Маруси и ее мужа, я не смогу: все будет сухо, дежурно и неадекватно.

Затем у них родился еще один сын, которого вновь назвали Василием. В замечательной дружбе с ним прошли мои самые лучшие детские годы.

Если решите, что эти истории рассказаны с целью вас шокировать, то истина будет рядом. Мне очень хочется, чтобы вы поняли: то, что пережили ваши дедушка и бабушка, ваши родители, не должно уйти в небытие вместе с ними. Расспросите, запишите, пусть неумело, пусть как получится. Это нужно не им, это нужно вам. Заодно положите подальше, на верхнюю полку антресолей, дневник и тетради собственного сына, осилившего очередной класс, программку спектакля, произведшего на вас вчера сильное впечатление, письмо брата, не вернувшегося из «горячей точки», обыкновенную поздравительную открытку тетушки, так некстати прихворнувшей в канун своего юбилея. Все эти, казалось бы, мелочи – не что иное, как документы эпохи, придающие существованию ваших потомков дополнительный смысл.

В том, что касается собственного архива, будьте Плюшкиным, а не Иванами, не помнящими родства.

*   *   *

Я пришел из великолепия.

Я возвращаюсь в великолепие.

Хосин

Дзэнский учитель Хосин, живший в Японии, подвел этими словами итоги собственной жизни. Дзэн имеет свое определение, один из вариантов звучит так: «Особое учение без священных текстов, вне слов и букв, которое учит о сущности человеческого разума, проникая прямо в его природу, и ведет к просветлению».

Так откуда же мы пришли и куда уйдем, не хлопнув дверью? «Я пришел из великолепия». Не знаю многих деталей христианского учения, но в курсе, что загробная жизнь в нем отражена в двух вариантах – аде и рае. А с чего все началось? Если отбросить фантастические варианты, а к их числу отношу и религиозные, то все мы пришли из чувственной радости собственных родителей. Казалось бы пустяка, но давшего нам жизнь. Длинная, очень длинная цепь случайностей привела к нашему появлению, а может быть, она все-таки кем-то запрограммирована? В таком случае, кто первым начал работать на этом компьютере?

Мы всего лишь тонкое колечко в стволе собственного рода, и нужно хорошо постараться, чтобы не превратить его в пенек: время, не выпуская из рук безжалостную пилу, постоянно прохаживается средь сильно поредевшего леса, нуждаясь в новых дровах. Мы появились: значит, это было кому-то нужно. Мы появились, пусть даже вопреки всему и вся. Мы были востребованы благодаря затейливой игре природы, и это действительно великолепно.

Об уходе. Наблюдая погружение в могилу еще одного близкого человека, подумал: конец света, конечно же, существует, но разбит на большое количество эпизодов. Кто-то закапывает в землю свой талант, а мы сейчас чужой целый мир. Но мир слишком сложен для того, чтобы все закончилось заурядными поминками.

Человек стоит на земле. Если провести две горизонтальные линии, одну под ногами, другую чуть выше головы по точке, до которой он может допрыгнуть, то можно предаться неглубоким обобщениям. Под нашими ногами прах ушедших, человеческая история, безмерная по объему случившегося. Там всё: судьбы и события, свершения и преступления, там начало нашей жизни. Над головой – космос. Это не только бескрайнее воздушное пространство, но и удивительная субстанция, не изученная человеком. Жизнь неординарного человека после ухода обрамляется красивыми легендами, обыкновенного – мхом забвения. И то, и другое – неправда. Как и неправда то, что во всей вертикали пространства от центра Земли до края Вселенной человеку отпущено всего несколько метров для изображения жизнедеятельности. Да что ломать голову в догадках; каждый из нас рано или поздно узнает об этом.

Осторожно поправляя на затекшей шее хомут семейных и гражданских обязанностей, мы обязательно придем к полной независимости. Практичные люди без фантазии почему-то называют ее одним словом – кладбище. Каждый из нас рано или поздно посетит его в качестве главного героя спектакля, даже если никогда в жизни не солировал.

Смерть – в конечном итоге благо. Ты устал от жизни, жизнь и потомки от тебя. Самый лучший подарок последних лет – реализованное желание умереть. Умереть для того, чтобы освободиться от тягот и проблем бытия, замучивших болезней и недомоганий. Умереть для того, чтобы узнать, действительно есть ли что-нибудь по ту сторону грани. Умереть для того, чтобы проверить догадку мыслителей прошлого о том, что земная жизнь дается человеку как чистилище, пройдя которое в муках, страданиях и боли, он наконец-то приобретает законное право приобщиться к истинному счастью в новой ипостаси. Оказывается, смерть человека не сводит на нет его возможности, а расширяет их для решения новых занимательных задач. И это опять же великолепно.

А вы заметили, что Хосин не дал характеристику прожитой жизни? судя по всему, жизнь – просто транзит из одного великолепия в другое. А дорога, она и есть дорога: то прокол колеса, то бензин сильно разбавлен, то подсаженный попутчик дышит перегаром, то гаишник машет своей нарядной палкой. Про наши дороги я уж и не говорю.

Есть одна замечательная притча, рассказанная самим Буддой. Человек шел по полю, безусловному владению тигра. Но путь был неизбежен, и человек шел, опасаясь самого худшего. И самое худшее не заставило себя долго ждать. Преследуемый жестоким хищником, он побежал к краю обрыва и – о ужас: внизу его ждал еще один тигр. Несчастному не оставалось ничего иного, как повиснуть на склоне, держась за лозу, у обоих концов которой его ждали, мягко скажем, большие неприятности. Но и это еще не все, судьба приготовила ему еще один подарок: невесть откуда появились две мышки, черная и белая, и стали усердно подгрызать лозу. И вот когда его отчаянье стало безмерным, он вдруг увидел росший рядом с собою небольшой пучок ароматной земляники. Держась одной рукой за лозу, которая в любое мгновенье могла оборваться, человек стал жадно поглощать ягоду. О, какая же она была великолепная. Он в жизни не ел ничего более восхитительного.

Эта притча про каждого из нас. У любого живущего: сверху – небытие, внизу – смерть. Он висит на тонкой лозе жизни, которую усердно подгрызают рутина, проблемы, неприятности, беды. Но эти грызуны дают замечательную возможность радоваться каждой мелочи, любой «землянике», росшей на склоне нашей судьбы. Самую лучшую жизнь проживает не тот, кого обошли стороной печали, а тот, кто научился не обращать на них внимание. Даже смертник может утешиться, если будет думать, что все мы – смертник, просто не у всех камеры одного размера.

Люди, живите и радуйтесь. Это более достойно человека, чем по поводу и без повода размазывать по лицу рукавом влагу различной плотности. В жизни многое, очень многое зависит не от рока, не от судьбы, а от собственных телодвижений. И нужно хорошо постараться, чтобы подвести собственные итоги высказыванием того же Хосина, добавив от себя одно предложение: «Я пришел из великолепия. Я возвращаюсь в великолепие. И я жил в великолепии». Это в наших силах.

*   *   *

Нашему народу столько было обещано, а ему все мало.

Б. Крутиер

Спасение нашего народа в том, что он доверчив: хоть есть чем жить. Доверие, как правило, основано на нескольких элементах: собственной наивности, чужой нахрапистости, неизбежности веры, как заменителя знаний, столкновения интересов, при котором доверчивый всегда в глухой, но ненадежной обороне. Человек верит потому, что еще не обманывался, потому, что «обманываться рад», потому, что так и не научился различать красиво упакованную ложь от подарка судьбы. К тому же все принимать на веру гораздо удобнее, чем подвергать сомнению, а человек так любит комфорт. Для веры ничего не нужно, кроме собственной апатии, для сомнений нужны усилия. Сомнение – поступок, вера – его отсутствие. Но не только известная порочность создает доверчивых, но и несомненно высокие качества души.

Доверчивый опасается выглядеть сомневающимся человеком для того, чтобы его не спутали с сомнительным. Доверчивый – это не дурак, а скорее – ангел, временно сложивший крылья. Доверчивость достойна не только сожаления, но и восторга: все зависит от его и ваших человеческих качеств. Доверчивыми были и Дон Кихот, и Иисус Христос. Первый верил старым рыцарским романам, последний собственным ученикам. Романы лгали, ученики предали.

Подсчитать, сколько доверчивых людей и наивных людей в России, несложно – поголовно, особенно если им рассказывают красиво и многообещающе. События последних пятнадцати лет – яркое тому подтверждение. Наивны даже самые хитро…умные: они верят, что безнаказанность – величина постоянная. Но она как раз – величина временная. Все мы по молодости – орлы с неподрезанными крыльями, но с возрастом достаем из кармана рогатки.

Я не призываю людей безоговорочно верить друг другу, дабы не быть битым. Я не призываю сомневаться во всем и всех, дабы не выглядеть законченным циником. Между верой и сомнением столь широкое поле промежуточных состояний, что вы без труда можете пастись на нем, в достатке находя корм собственным наклонностям и устремлениям.

*   *   *

«У каждого за плечами есть какая-нибудь занятная история. Кому сильно не повезет – у того их несколько».

Жизнь, в лице ближайших родственников старшего поколения, подарила мне двадцать семь двоюродных братьев и сестер. Кто скажет – мало, – пусть попробует заиметь больше и такого же качества. Думается, что наше поколение было последним, которое может похвастаться таким количеством близких по крови людей: я смог «организовать» своим детям лишь одного двоюродного брата: согласитесь – не густо. Демографическим взрывом здесь и не пахнет.

Именно сегодня мне хотелось бы рассказать об одном из двадцати семи, моем тезке – Иване. Собственно Иваном его никто, включая родителей, и не называл. Для всех он – Рыжий. Пояснять, почему даются такие прозвища, нет необходимости. Он старше меня на пять лет. Очень давно слышал забавную историю о его злоключениях, несколько раз порывался спросить его, так ли было на самом деле, но каждый раз останавливался. Красивая легенда могла рассыпаться от одного его слова: «Врут». А как прожить без красивых легенд в мире довольно грубой прозы жизни? А по сему передаю своими словами то, что некогда рассказали мне.

В пионерском возрасте Иван очень близко к сердцу принимал призыв этой детской общественно-политической организации – «Будь готов!» Он всегда был готов, но не «к борьбе за дело Коммунистической партии», а к тем незатейливы мальчишеским подвигам, за которыми следуют неминуемые наказания либо отцовским ремнем, либо, на худой конец, звонкой затрещиной.

Напротив его отчего дома находился небольшой, но в то время достаточно глубокий пруд, полный тины, мелкой рыбешки, тритонов и в летнее время – пацанвы. Верхом пижонства да и удовольствия было прыгать в воду с ветвей растущей у берега, постепенно засыхающей ветлы. Одним из самых ярких поклонников сего занятия был мой тезка. Очередной эффектный прыжок закончился тем, что прежде чем появилась его рыжая голова, на поверхность воды поднялось обширное, бурое от тины пятно крови. Из нескольких десятков целыми днями не вылезающих из пруда ребят он единственный умудрился напороться на торчащую у дна старую косу так, что ступню с ногой можно было сложить, как перочинный нож или раскрытую книгу. Районному хирургу пришлось хорошо потрудиться, чтобы придать нижней конечности Ивана более или менее товарный вид.

Купальный сезон закончился, но досуг заполнило новое модное увлечение. Полдеревни соответствующего возраста бегало с бутылками бензина: юные факиры с видимым удовольствием изображали из себя живых драконов. Набрав в рот горючую жидкость, они с резким усилием выдыхали ее, поднеся при этом спичку: огромное пламя производило необходимое, нужное впечатление на окружающих, и в первую очередь на девчонок, ради которых, по большому счету, и ставилось это цирковое представление. В числе лучших и самых активных – наш герой. Но, оказывается, проруха бывает не только на пожилую женщину, но и на более юное создание. Как-то Иван расслабился и нарушил технику безопасности: он без должного усилия выдохнул бензин, и пламя охватило его нехитрую одежонку, давно уже хорошо пропитавшуюся этой жидкостью. Сильные ожоги оказались, к счастью, совместимые с жизнью, но больница вновь широко распахнула перед ним свои ворота. Как выяснилось, не в последний раз.

Выполнение домашнего задания никогда не входило в число любимых занятий большинства мальчишек, особенно деревенских. Скорее, к их числу можно отнести мелкое шкодничество, в частности, разорение птичьих гнезд. Не только каждое доброе дело не остается безнаказанным, но и дурным поступкам иногда воздается по заслугам. В каждом крестьянском дворе было полно кур, гусей, а то и уток, обеспечивающих семью не только необходимым количеством яиц, но и избыточным. Но нужны-то ребятам те, что в лесу, высоко-высоко на деревьях, добывая которые можно демонстрировать чудеса ловкости и отваги. Будем считать, что Иван полез на дерево мягких пород не за пропитанием, а в целях самоутверждения. Должна же быть у него какая-нибудь уважительная причина, кроме ярко выраженного желания поозоровать. Он залез не очень высоко, всего-то метров на десять. Это уровень третьего-четвертого этажа. Протянув руку вверх, к гнезду, тезка вдруг услышал в нем страшное шипение, словно крупная ядовитая змея шумно выражала желание наброситься на него. И тогда он с перепугу отпустил другую руку; ломая тонкие хрупкие ветки, совершенно не задерживающие падения, незадачливый птицелов приземлился животом на старый, но по-прежнему крепкий пенек. Приземление можно считать почти удачным, ведь если бы он ударился о пенек головой… А так, в активе – сильный ушиб внутренних органов и открытая рана «на пузе». Районный хирург, колдуя над постоянным пациентом, не удержался и в сердцах, но с улыбкой дал «хороший» совет: «Ты меня уже за… (в общем, сильно достал. – И.К.) своими подвигами. Если тебе нечем заняться, поищи гранату, что ли…»

Иван давно уже простился не только с детством, но и с юностью, молодостью, а также с сорока пятью годами собственной жизни. Его голова давно уже не рыжая, а седая. Он живет жизнью простого рабочего человека, от имени которого некогда осуществлялась «диктатура пролетариата». До поры до времени его жизненные заботы и проблемы уже не отличались оригинальностью и были схожи с теми, что выпадают на долю каждого из нас. Но попурри несчастий, выпавших на его долю, дополнилось новыми красками, и это заставляет вернуться к вопросу, почему именно сегодня я рассказал о моем двоюродном брате. Сегодня сорок дней со дня смерти его дочери Людмилы, замечательной, всеми любимой красавицы, незадолго до этого вышедшей замуж. Смерть любого молодого человека нелепа, здесь же она дополнена чьей-то халатностью и некомпетентностью. В свои девятнадцать лет, отличаясь завидным здоровьем, она вдруг занемогла. Врачи «скорой помощи» установили диагноз – остеохондроз. Выписали рецепт. Но состояние становилось все хуже. Новая бригада «скорой помощи» подтвердила диагноз. И лишь позднее, в реанимации, выяснилось, что у нее было воспаление легких, перешедшее в отек, приведший к заражению крови. Но ничего уже исправить было нельзя…

«Не задалось». Как часто эта короткая фраза проходит красной нитью через чью-либо жизнь, окрашивая ее в черные тона. Говорят, что рыжие – счастливые люди. Теперь нет смысла спрашивать Ивана, так ли это на самом деле.

*   *   *

Ах, что мне надо, мой добрый гений?

Какой мелодией мне прозвучать?

В руках – гитара, поет и плачет,

И эти звуки не удержать.

С. Нырков

Во второй половине 80-х, за пару лет до собственного тридцатилетия я был «укомплектован», как новобранец накануне боев местного значения. С обывательской точки зрения у меня было все, «чтобы спокойно встретить старость»: жена, дети, интересная перспективная работа, хорошие друзья, здоровье. Но осознание того, что все уже «устаканилось» и жизнь лишь с легким нетерпением ждет, когда ты угомонишься, как-то нарушало сложившуюся гармонию бытия. Хотелось «взбрыкнуть», душа жаждала «подвига» из тех, что безопасны для собственного здоровья и несильно мешают спать соседям. И тогда я решил исполнить мечту моих юных лет – научиться играть на гитаре.

Всегда был неравнодушен к этому музыкальному инструменту и белой, очень белой завистью завидовал тем, кто умеет с ним обращаться. Класса с шестого моим кумиром стал Владимир Высоцкий.очень интересный и самобытный репертуар был у армейских товарищей – Жени Донкого, Сергея Ремень, Андрея Черкасова. Помимо различных дембельских страданий мы хором пели и ура-патриотические строки, правда, не без иронических нот:

Мы видим город Петроград

В семнадцатом году.

Бежит матрос, бежит солдат,

Стреляет на ходу.

Естественно, отдали должное и лирике с изрядной долей юношеского цинизма и философии.

Приведу говорящую лошадь,

Что хочу от нее получу…

Поржавели уже тополя.

Поржавел с тополями я сам.

Где же лошадь, и где три рубля?

Чтобы душу порвать пополам.

При полном равнодушии к попсе, преклоняюсь перед авторской песней. С удовольствием, но выборочно слушаю исполнителей так называемого «городского романса». За прожитые годы довелось, а в иных случаях и посчастливилось побывать на многих увеселительных мероприятиях в разных уголках страны, но самое сильное эмоциональное впечатление произвел концерт Жанны Бичевской здесь у нас, в Саранске. Хрупкая женщина в черном, гитара и потрясающие духовные песни. Словом, музыкальные вкусы у меня не Бог весть какие притязательные, но тут уж…

Курсы обучения игре на гитаре были двухмесячными, руководил ими знакомый – Владимир, известный в среде местных бардов человек. Желающих повысить свое музыкальное образование было чуть более десятка. Выделю наиболее нестандартных. Женщину лет шестидесяти, которой, судя по всему, просто некуда было податься в эти зимние морозные вечера, и мужчину под пятьдесят, «крыша» которого явно нуждалась в ремонте. Третьим колоритным чудаком, очевидно, был ваш покорный слуга. Остальные сильно помоложе и со способностями.

Я был достаточно добросовестным, но не более того. Выучив десятка полтора аккордов и чуть поменьше переборов, к моменту выпуска находился в «золотой середине», во многом благодаря гитаре, которая на фоне откровенных «дров» у остальных что-то из себя представляла, в отличие от хозяина. Во время пары застолий с друзьями попытался их приятно удивить своими музыкальными способностями, и мне это безусловно удалось: мои невольные слушатели почему-то стремились либо поскорее напиться, либо побыстрее выйти покурить. Умному достаточно. Понял, что научить играть на гитаре можно и медведя, но все-таки желательно иметь так называемый «музыкальный слух», который напрочь отсутствовал. В конце концов можно развить и его до известных пределов, но это потребует очень больших усилий без гарантий даже минимальных успехов. И я отступил, навсегда перейдя в разряд благодарных слушателей. Зато у меня есть хорошая гитара, подаренная моими близкими друзьями, которые, придя ко мне в гости, на ней же и играют. Зато как громко и от души «подтягиваю» Петровичу, когда после грамм трехсот он начинает:

Изгиб гитары желтой,

Ты обнимаешь нежно.

Струна осколком эха…

Как здорово, что все мы здесь

Сегодня собрались.

Попытка обучения на гитаре была не очень удачной, но весьма полезной. Мне понравилось ворочаться в берлоге собственных возможностей, проверяя ее кубатуру. И до сих пор занимаюсь этим делом, подтверждением чему является эта книга. Говорят, у Геракла подвигов счетом было двенадцать штук. Повторить их не хватит здоровья, но довести число собственных, более камерных, до чертовой дюжины – почему бы нет? в их реализации решающую роль играют не способности, а хорошее настроение, а оно, слава Богу, пока мажорное.

Знаменитый китайский полководец Куань-Минь, пребывая в полной неге за стенами собственного замка, вдруг обнаружил, что полностью окружен неприятелем в огромном количестве. Поскольку все собственные солдаты были отпущены восвояси и надеяться на помощь не приходилось, Куань-Минь не придумал ничего лучшего, как выйти на балкон и заиграть на арфе. И неприятель в страхе отступил: зная различные стратегические ухищрения полководца, он испугался внезапной атаки из засады, условным сигналом к которой могла послужить игра на музыкальном инструменте.

Мораль? Да никакой, но есть смысл приобрести арфу.

*   *   *

Пока человек жив, не надобно в нем отчаиваться.

Роберт Оуэн

Нахлобучь свою шляпу и молча

Стань у входа, подняв воротник.

Тут узнаешь скорей, чем из книг,

Чье лицо человечье, чье волчье

П. Антокольский

Пригородный автобус: жители пункта Б., куда он направлялся, дачники, сходящие на заветных остановках у своего массива, ротозеи и зеваки, едущие абы ехать. Не стремились ввинтиться в толпу, устремленную к дверям, двое. Я, мне это было несолидно, поскольку держал в руках наполовину прочитанную «Литературную газету» и изо всех сил корчил из себя культурного человека. И старушка, для которой это было небезопасно, поскольку не только лучшие, но и весьма посредственные годы были у нее уже далеко позади.

Мы зашли в автобус последними. По причине крайне непрезентабельного внешнего вида, с того места, куда она встала, ее прогнали зычным рыком. Старушка с максимальной скоростью, на которую была способна, сорвалась с имеющихся рубежей и прижалась ко мне, как испуганная дворняжка к ногам своего хозяина. При очень средней заполненности салона это выглядело неприличным, к тому же она была в том самом «старомодном ветхом шушуне», воспетом еще Сергеем Есениным; его можно назвать ветошью, но никак не антиквариатом, притягивающим взоры и руки.

По возможности корректно восстановил приемлемую дистанцию и стал очень ненавязчиво рассматривать ее. Эта вредная привычка развилась во мне с тех пор, как понял, что человеческое лицо (необязательно молодое и красивое) – одна из самых интересных составляющих нашего бытия. В нем при определенных навыках и фантазии можно разглядеть судьбу, характер и биографию его носителя. А на лице каждого пожилого человека есть что почитать.

Моей попутчице было хорошо за семьдесят. Небольшого роста, сухонькая, уже согнутая жизнью и слегка надломанная. Ее голова размерами была чуть более «антоновского» яблока. Лицо в глубоких-глубоких морщинах, но по-своему еще приятное, в обрамлении седых, но по-прежнему достаточно пышных и кудрявых волос. Такой загар бывает только у законченных дачников, проводящих шесть-семь месяцев на своем клочке земли под палящим солнцем, или у несчастных торговок целлофановыми пакетами на рынках, основной коммерческий успех которых заключается в том, что они не маячат дома и не раздражают своим присутствием более молодых родственников. Ее внешний вид оставлял желать много лучшего и мало отличался от светлых образов сильно пьющих или бомжующих женщин, но… Лицо старушки говорило не о том, что она пьет, а о том, что у нее сильно зашибают детки. Тому были две подсказки в виде синяка под глазом и разбитой губы. Одеяние действительно было нищенское, но с очевидными попытками содержать его в чистом виде. Горе на показ – дешевый вид рекламы собственных страданий: она им не грешила. Старый человек не демонстрировал свои проблемы, а как мог скрывал их. Но глаза… Какие это были глаза… В них не было ни усталости, ни раздражения, ни отчаяния, ни тревоги, ни мольбы. Это были глаза сильного и уверенного в себе человека, полные мудрости, покоя и красоты. Пассажиры болтали друг с другом, прижимали к себе авоськи и рюкзаки, смотрели в окно. В ее руках не было ничего, и она задумчиво смотрела вглубь себя.

Последние годы долгой жизни могут смазать общее впечатление. Твое – о жизни, общества – о тебе. Когда человек слаб и мало что способен изменить к лучшему, идеальный способ поведения – достойно воспринимать действительность. Она этим качеством обладала в полной мере. За нее говорили глаза.

Умный англичанин Р.Эксан почти пятьсот лет назад сказал, что жизненный опыт делает человека скорее несчастным, чем мудрым. Но моя попутчица умудрилась как-то соединить в себе эти крайности, на ее долю выпало достаточное количество испытаний, но ей хватило характера их вынести.

Лет десять назад, для легкого массажа извилин, придумал для себя новую игру. В такие минуты, как эти, когда нечего делать, стараюсь проводить параллели между людьми, вещами, событиями, предметами, ну никак между собой не связанными. И что вы хотите: мир полон аналогий, как человек иллюзий. Когда-то решил найти что-то общее между Белинским и Сталиным. Через три минуты раскопал. Многие из современников называли Белинского «неистовым Виссарионом» за его свободомыслие. Многие из живших в сталинскую эпоху могли бы назвать правителя «неистовым Виссарионовичем», если бы не опасались за последствия своего вольнодумия. С этого все и началось…

Оказалось, что между мной, мужчиной «ну в полном расцвете сил», и этой пожилой женщиной, давно уставшей от всего и всех, много общего. Например, нас связывают надежды. Я надеюсь, что в моей жизни случится еще много хорошего, она – что рано или поздно все это закончится.

У нас и лица-то похожи. На моем лице слабо выраженные следы образования, на ее – ярко раскрашенные следы побоев: разница есть, но не велика. И потом… Законы природы: мы думаем, что над нами они почти не властны, но именно в отношении нас они наиболее безжалостны. Да, она была старше почти вдвое, но сколько пройдет тех лет, и я буду выглядеть еще печальней (надеюсь, без синяков): разумеется, при условии, что доживу.

Мы оба еще что-то ищем. Моя жизнь еще полна поиска смысла, ее – поиска пищи, пусть нежирной, пусть постной. А возьмите образ жизни: в данном случае она уже праздноживущая, а я – в этот конкретный день – праздношатающийся.

И главное – цель. Судя по ее глазам, куда ехала она – не имело никакого значения. Судя по моему настроению, куда ехал я – не имело никакого смысла…

Она сошла, оборвав тем самым длинную ленту моих псевдофилософских размышлений так же легко, как кондуктор отрывает билет…

*   *   *

Печорины водятся исключительно между молодыми людьми.

М. Салтыков-Щедрин

Почему-то внимание споткнулось об эту, в общем-то не самую интересную и красивую фразу Михаила Евграфовича из его «Губернских очерков».

Мне сорок лет – подозрительный, как у подростка, переходный возраст. Почему-то подумалось: а есть в мировой литературе герой, с которого может брать пример мой ровесник? Понятно, что в моем возрасте уже не берут с кого-нибудь пример, а его демонстрируют. Плохой или хороший. Но все же. Я не литературовед и не могу сказать, что знаком со всеми значительными произведениями, но вдруг с ужасом понял, что образцов для подражания почти не вижу.

Ромео, Гамлет, Печорин, Чацкий, Чайльд-Гарольд – все это для подростков и молодых людей. Благородные рыцари, отважные следопыты – для них же. Проблемы, которые решают эти герои, – частью надуманы, частью нами решены. Эмоции, которые они испытывают, мы давно уже забыли. Нам бы кто подсказал, как правильно исполнять долг главы семейства, как уберечь детей от пагубных ошибок, совершенных в свое время их родителями, как наставить их на путь истинный, как сохранить определенный общественный статус, с той или иной степенью успешности решить все финансовые проблемы и закончить свой жизненный путь с сознанием исполненного долга. Вот задачи, в решении которых нам не помешала бы путеводная звезда.

Постепенно, при относительных размышлениях, круг литературных персонажей, примерно нашего возраста и решающих схожие задачи с той же долей успеха, стал вырисовываться достаточно рельефно. Как водится, начнем с Александра Сергеевича Пушкина. Как минимум два его героя могут служить для нас маяками или, если хотите, бакенами. Граф Троекуров, на дух не переносящий Дубровского не только из-за привязанности к собственной дочери Машеньке, но и по мировоззренческим причинам и многим другим вопросам. Пушкинский же «станционный смотритель» так же, но менее успешно пытающийся оградить свою единственную дочь от губительных ухаживаний залетного ловеласа.

У Гоголя нашего брата – солидных, достойных людей – более чем достаточно. Такое ощущение, что все свое творчество Николай Васильевич посвятил именно нам, уже слегка, а может быть, и хорошо пожившим. Судите сами: Чичиков, Ноздрев, Манилов, Акакий Акакиевич Башмачкин. А Бобчинский с Добчинским – блистательная пара, крайне замечательные лица. А Иван Иванович с Иваном Никифоровичем: ведь до своей знаменитой ссоры они жили душа в душу и ими гордился весь Миргород.

У Тургенева это, пожалуй, Кирсанов-старший – ретроград, отставший от жизни и борющийся с нигилизмом лишь ехидными оскорбительными репликами. Сильное впечатление производит отец Сергий Льва Толстого. Но здесь тоже не без крайностей: при виде красивой женщины рубить себе конечности – едва ли у него много реальных последователей и прототипов. Чехов подарил прекрасный портрет нашего ровесника – некоего Беликова, он же «человек в футляре», всегда, даже в теплую погоду, выходившего в калошах и с зонтиком и «непременно в теплом пальто на вате».

Из литературы советского периода нам, пожалуй, ближе не Остап Бендер (он-то помоложе), а Паниковский или, на худой конец, Козлевич.

Теперь «галопом по Европам». Дон Кихота, идеалиста и романтика, били не только судьба, но и все, кому не лень. Мистер Пиквик, тоже неплохой малый, но, как сказал один критик, правда, не о нем, – не «луч света в темном царстве». Герой романа Германа Гессе «Сидхартха», имевший и богатство, и толпы учеников, в конце концов нашел смысл жизни в перевозке людей через реку и наблюдении за плавным течением ее вод. Конечно, не плохо быть таким «паромщиком», но не можем мы все устроиться лодочниками, или усесться по берегам водоемов. Кто же будет строить вечно светлое будущее? Кто, по крайности, будет семью кормить?

Короче. Пора переходить к выводам, а они крайне неутешительны. В мировой литературе практически нет ни одного персонажа – мужчины средних лет, с честью исполнившего свою социальную роль – сына, мужа, отца, гражданина. Это, как правило, либо глупый недалекий муж, над которым смеются все, даже его рога, либо незадачливый родитель, передающий следующему поколению только свои пороки, либо пустой, никчемный обыватель, мечтающий только о том, чтобы над ним «не капало», либо несчастный горемыка, с которого снимают последнюю шинель. Горько. Да уж не сладко.

Страсти, эмоции, поиски себя – все это в младые лета. Подведение итогов, философское обобщение прожитого – удел пенсионеров. Мужчина средних лет – колхозная лошадь жизни, а в телеге кто только не трясется. А кому интересно читать о трудовых буднях тягловой силы? Мне тоже скучно. А по сему, да здравствуют все книги, что написаны все придурковатые мужики, что описаны.

Осталось добавить, что если бы проводился литературный бал-маскарад, то из всех имеющихся костюмов я выбрал бы нехитрую одежонку тульского мастерового Левши и (дурковать так дурковать, как принято у нас, недалеких-бесхитростных) каждому участнику действа для поднятия настроения незаметно подарил бы по паре якобы подкованных блох.

*   *   *

Чем не пригляднее выглядела действительность, тем сильнее я чувствовал все хорошее, что было в ней скрыто.

К. Паустовский

Литература замечательна тем, что, как океан, почти не имеет берегов, а ты в нем – пескарь, лишь по большой глупости считающий себя премудрым. Эта неглубокая мысль пришла ко мне при чтении автобиографических книг Константина Паустовского. При этом имени редко кто не зевнет от скуки: а-а, писал что-то о природе, каких-то проблемах трудовых коллективов и около. К тому же клеймо – «советский писатель» – неуловимо повторяет ярлыки времен застоя; это тот же диссидент середины семидесятых – книги его уже не печатаются, и если интерес к нему и его творчеству существует, то лишь на задворках общественного мнения, занятого сиюминутными проблемами.

Не могу понять, почему в начале 90-х люди спешили избавиться от творений литераторов, работавших в советское время. В короткий срок за сущие копейки мне посчастливилось приобрести собрания сочинений Максима Горького, Михаила Шолохова, Константина Симонова, Валентина Катаева, Константина Паустовского, Федора Гладкова, Александра Чаковского, Алексея Чапыгина и еще около десятка авторов. Не могу поверить, что виной тому людское обнищание: на эти вырученные гроши не то что не прожить, но даже и продлить агонию невозможно. Неужели люди хотели избавиться от видимых атрибутов навязываемого идеологического багажа вчерашнего дня? Но это же не глупые, бессмысленные агитки коммунистической пропаганды, а большей частью серьезная глубокая литература, которая останется в веках. После того, как уляжется пыль бессмысленных шараханий общественного сознания, люди так же будут читать «Живые и мертвые» Константина Симонова, как и «Войну и мир» Льва Толстого, «Отец» Валентина Катаева, как и «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина, «В тупике» Викентия Вересаева, как и «Лолиту» Владимира Набокова, стихи Маяковского, как и лирику Александра Блока. Реакция на общественные катаклизмы должна быть достаточно вялой, чтобы не преумножать случившиеся глупости. Не стоит бегать в магазин «Букинист» с авоськами, полными книг, ни по идейным, ни по финансовым, ни по «вкусовым» соображениям: идеология «устаканится», финансы утрясутся, вкусы могут поменяться. Кроме того, за вкусы часто принимают свой дурной характер или неспособность понять особенности творчества автора. Не нужно спешить там, где время терпит. В частности, нас с вами.

В литературном наследии Паустовского особое значение имеет его автобиографическая «Повесть о жизни» в шести книгах. Среди прочих его произведений она оставляет наиболее сильное впечатление. Впрочем, воспоминания удавались очень многим писателям, и этот феномен имеет, очевидно, свои объяснения. Не зря утверждают классики, что человек с удовольствием рассуждает о многом, а с аппетитом только о себе. Говорят, что преступник обязательно вернется на место преступления, а писатель почти и не возвращается из прошлого, черпая там все необходимое для своей работы: сюжетные ходы, события, лица, ощущения, тонкие нюансы бытия, которые необязательно конструировать, когда их можно попросту припомнить, получив при этом удовольствие от бесплатного, но дорого душе путешествия в ушедшее.

Паустовский жил в очень непростое время, и оно, это время, как крыловский басенный Демьян своей ухой, потчевало писателя впечатлениями – первая мировая война, революция семнадцатого года, гражданская война, сталинское время репрессий. А какие персонажи встречались на жизненном пути, начиная от вождя мирового пролетариата – Ленина, кончая Симоном Петлюрой. Как трудно остаться лириком, когда жизнь полна грубой прозы. Константин Георгиевич  смог это сделать, причем очень талантливо и достойно. В названии одной из глав своей повести он дал замечательный совет всем нам – «Живите так, как начали. Большинство из нас начали жизнь легко, еще не имея за душой уже случившихся пороков, свободно, в мажорном настроении детства, в окружении любимых лиц, постоянно развивая и совершенствуя свои физические и умственные способности. Честное слово, грех не воспользоваться этим искренним советом талантливого глубокого писателя.

Читайте, читайте замечательных русских и советских литераторов, включая и Константина Паустовского. Это не столько примиряет с действительностью, сколько добавляет сил для ее позитивного изменения.

*   *   *

Позабыло сердце, позабыло

Многое, что некогда любило!

Только тех, кого уж больше нет,

Сохранился незабвенный след.

И. Бунин

С чем сравнить удовольствие, когда открываешь книгу и начинаешь знакомиться с миром, созданным чьим-то умом, талантом, страстью. Ты идешь вслед за автором по ступенькам чьей-то судьбы и понимаешь: это реальность, некогда существовавшая, ведь даже выдающаяся фантазия – лишь бледная тень красок жизни: судьбы ушедших наполнили прошлое таким количеством мелочей, деталей и эмоций, что все придуманное писателем уже было. Возможно, и ты был когда-то, десятки миллиардов живших делают весьма вероятным подобное предположение.

Сложно понять чью-либо творческую мотивацию, но и читательские капризы порой необъяснимы. В молодости мне нравилась поэзия Ивана Бунина. Многие из его стихов знал наизусть, а некоторые помню и до сей поры. Но его проза всегда казалась накрученной, как сахарная вата: легковесность слога отягчалась отсутствием динамики содержания, столь необходимой, когда и сам носишься преисполненный глупой радостной энергией. Теперь читаю «Жизнь Арсеньева» и купаюсь в тексте, как ежик в свежее опавшей листве: это поэзия, белые стихи, наполненные тихой грустью об ушедшей жизни и канувшей в Лету России, которая и составляла ее основу. В переживаниях юного Арсеньева так много знакомого: эмоции и надежды юности, достаточно универсальны и различаются не социальной принадлежностью переживающего их, а степенью таланта поделившегося ими. Бунину это более чем удалось. Удивительное дело: с возрастом собственные эмоции заметно теряют амплитуду, а восторг от хорошей литературы по-прежнему телячий. Хорошо, Иван Алексеевич, очень хорошо, или, как говорят мои земляки, – «вадря, пек вадря».

Если на свете существуют бессмертные строки, то часть из них несомненно принадлежит Бунину. И не потому, что он смог «разбудить» членов комитета по присуждению Нобелевской премии, а потому, что способен «растолкать» русского читателя, склонного к меланхолии жизни. Иван Алексеевич – певец давно и безвозвратно ушедшего мира. Усадьбы, темные аллеи, ночные прогулки по озеру на полусгнивших лодках, крокет, любовь, эмоции, дачи, гости. Герои его рассказов зачастую кончают весьма скверно: либо выстрел в висок из-за отвергнутой любви, либо из-за нее же – выстрел в любимого врага. Какие деликатные натуры, не способные выжить не только в экстремальной ситуации, но и в элементарных бытовых неурядицах. Не удивительно, что дворянство погибло в жутких десятилетиях двадцатого века: чуть что – сразу в висок.

Обостренное чувство гордости и чести: если мы не понимаем и не принимаем это в других, значит, с нами не все в порядке, а не с другими. Впрочем, у нас «бронь», мы из рабоче-крестьян.

Один из героев небольшой повести И. Бунина «Чаша жизни», с чудесной русской, правда, не самой популярной фамилией – Горизонтов, едет в Москву за деньгами, причитающимися по очень выгодной, на его взгляд, сделке: сей предприимчивый гражданин «толкнул» Московскому императорскому университету свой скелет, отличающийся солидными габаритами. Чем на Руси всегда умели торговать, так либо «мертвыми душами», либо собственными потрохами: ассортимент сильно отличается от традиционного, общепринятого во всем остальном мире.

Окончание следует