Туннель

Стас НЕСТЕРЮК

 

ТУННЕЛЬ

 

Андрей Казанцев был одним из многих молодых парней, живших на нашей улице в конце семидесятых годов. Тем не менее он выделялся на общем фоне с первого взгляда и продолжал выделяться до последнего…

Под два метра ростом, худой, курносый, с залихватским рыжим чубом над широким лбом, он лучше всех играл в футбол, и в воротах, и в нападении. В отместку друзья ехидно шутили, что тот, кто видел Андрея во сне, просыпался больным или не просыпался вовсе. И в этой колкости, увы, была не только шутка: Андрея любили все, но когда касалось женщин, любовь эта выражалась в самой пошлой форме: все они считали его лучшим другом. Казанцев глубоко переживал, провожая глазами гуляющих с другими ребятами «подруг», томился и, может быть, отчасти благодаря этому в нем и развились те незаурядные качества, о которых пойдет речь дальше.

Начать с того, что среди всех золотых рук его руки признавались самыми золотыми. В домике, построенном полвека назад дедом Андрея, не скрипела ни одна половица; самодельная мебель могла дать фору любым импортным образцам; сад выглядел так, словно над ним трудился английский садовник; а инструменты как будто были взяты с выставки.

Однако главной достопримечательностью, созданной руками Андрея, являлся сарай, а точнее – его содержимое. Казанцев занимался тем, что сам он называл скульптурной фантазией, а все полы, полки и столы в сарае ломились от стекла, жести, дерева и пластика, переплетенных в самые неожиданные комбинации. Не было в округе такой железяки, которую Андрей не подобрал бы с целью использовать в композиции. И делал это все так, что не возникало ни малейшего сомнения в ее необходимости (и в то же время достаточности) именно здесь.

Похоже, что творческое вдохновение Андрея было столь же неисчерпаемо, сколь и фатальное его невезение в делах любви. Более того, каждую неудачу он обращал в очередной шедевр, и многочисленным друзьям – посетителям сарая – предоставлялась возможность оценить силу страсти, запечатленную навек в футуристических изысканиях автора. Многим ли приходилось видеть седловидный параболоид, выполненный из листа нержавеющей стали, с окошечками, в которых имелись не только рамы, но и форточки со стеклами? Или кубик, скрученный из проволоки таким образом, что одно движение могло превратить его в призму или октаэдр?

То, что делал наш друг, удивляло и изумляло посетителей сарая, однако сам Андрей весьма прохладно относился к своему таланту. Слава при жизни (как и после смерти) его, похоже, нисколько не интересовала. Злые языки (и мой в том числе) говорили, впрочем, что Андрей в ней просто нисколько не сомневается. Еще злые языки твердили, что все поделки Андрея – это лишь неудачные попытки сделать холодильник или телевизионную антенну. Сам же Андрей в минуты откровенности говорил, что главный труд его жизни далеко впереди.

В одну из таких минут я и Бабурик (еще один обитатель нашей улицы) сидели с Андреем возле дома на лавочке и Казанцев показывал нам набросанный на листе бумаги очередной проект.

Бабурик хитро улыбался. Это означало, что он знает источник Андреева вдохновения: с неделю назад Андрей познакомился с длинноногой блондинкой и в течение трех дней осаждал ее квартиру и телефон. Разбитое в очередной раз сердце толкнуло его в такие грандиозные дебри, что Андрей, увлекшись, попытался объяснить двум невеждам суть своего замысла.

– Любую геометрическую фигуру можно развернуть в плоскость, – говорил он, по ходу дела иллюстрируя свои слова тем, что сворачивал и разворачивал из листа бумаги различные фигуры. – Развернув куб, получаем римский крест из шести квадратов, а развертка тетраэдра – равносторонний треугольник. Развертка – это поверхность фигуры. При этом теряется одно измерение: из объемного куба получается плоский крест.

– А из квадрата? – спросил Бабурик.

– Из квадрата – отрезок, как и из любой фигуры на плоскости. Отними оно измерение – получишь из плоскости прямую.

– А больше трех измерений бывает? – спросил теперь я.

– Вот этого я и хочу добиться! – сверкнул глазами Казанцев. – Если развертка имеет на одно измерение меньше, то оригинал – на одно больше, так что из набора кубиков можно свернуть фигуру, которая будет четырехмерным кубом. А в принципе можно развернуть сколько угодно измерений, хоть сто, если только делать это последовательно.

Он разложил перед нами чертеж и начал показывать отмеченные на нем фрагменты. Потом вдруг остановился.

– Ну вот, ошибся, – и он тяжело вздохнул. Сдается мне, что геометрия высших порядков куда сложнее, чем сдается мне…

Высказав сие интересное во всех отношениях замечание, Андрей удалился, лишний раз предоставив мне и Бабурику возможность поупражняться в пошлых остротах и злословии.

Среди нас часто возникали пересуды: какое стихийное бедствие должно произойти, когда Андрей наконец женится.

– Я тогда курить брошу, – обещал парень по прозвищу Пух, и все соглашались, что ничего более невероятного произойти не может, поскольку лишь немногим удавалось видеть Пуха без окурка в зубах.

– Зачем ждать бедствия, когда Андрюха сам – стихийное бедствие, – глубокомысленно заявил Семен Шишкин, работавший на заводе слесарем и слывший в наших кругах психологом. – Душа Андрюхи открыта всем ветрам, он всех любит и всем доверяет, однако отличить черное от белого не в состоянии. А посему женой его станет женщина волевая и властная… И, помяните мое слово, – добавлял он обычно после некоторых раздумий, – недалекая.

Кое-кто сомневался в последнем, однако Семен развеивал всякие сомнения посредством железной логики:

– Чтобы позариться на Андрюху, женщина должна либо понимать, на что идет, либо не понимать вовсе. Умные же редко склонны к беспредельному диктату – Андрюха на такую не клюнет, а значит, остается последнее…

Ребята спорили, шутили и смеялись как над Андреем, так и над Семеном, возомнившим себя пророком, однако никто всерьез не предполагал, что настанет день, когда прогноз можно будет проверить.

 

Вся улица затаила дыхание (и даже Пух не курил два часа) в тот день, когда Андрей, точно конь под уздцы, пересек крыльцо Дворца Бракосочетаний. Яркая черноволосая Лариса вступила в его жизнь на правах жены, хозяйки и царя в голове.

А на следующий день начались постепенные, но, увы, необратимые изменения. Вскоре все мы заметили, что шумный веселый нрав Андрея как-то сник до крайнего пианиссимо; футбольные баталии были забыты, зато на смену им явились умные речи и категоричные суждения о жизни, коих раньше за Андреем не замечали. Возня по хозяйству незаметно вышла на первый план и заслонила все те качества, которые отличали его прежде. И даже недостатки, служившие прежде объектом обильных насмешек, обросли легендами и вспоминались теперь друзьями с благоговением, точно навек утраченное героическое прошлое.

Андрей стал тем, кого принято презрительно называть словами «как все». Особо злые языки (и я, увы, вновь в их рядах) заметили даже, что Андрей стал ниже ростом, а залихватский рыжий чуб его потемнел и стал как будто более прилизан.

Единственным, кто выиграл на женитьбе Андрея, оказался Семен. Мнение о нем как о знатоке человеческой души резко пошло вверх, и на волне успеха Семен начал выдавать одно пророчество за другим. Кончилось тем, что он и сам уверовал в свою непогрешимость, после чего, как ни странно, поток искателей мудрого совета изрядно ослаб. Но это уже несколько иная история…

А Андрей Казанцев тем временем жил семейной жизнью, и те, кто продолжал общаться с ним, в один голос утверждали, что Андрей полностью счастлив, ни на что не жалуется, жену на руках носит и ни о чем другом не мечтает.

Что сохранилось в Казанцеве от прежнего Андрея – это любовь к скульптурным фантазиям. Поначалу, впрочем, казалось, что и этот интерес порастет быльем, как начала зарастать травой тропинка к сараю, однако примерно через год после свадьбы поползли слухи о том, что Андрей снова предался былой страсти.

– Вот вам и первый звоночек, – выдал свое резюме по этому поводу Семен. – Нет такого семейного, который не мечтал бы побыть немножко холостяком.

На сей раз с Семеном согласились все. Тем более, что сам он был женат уже три года, слыл примерным семьянином и знал данный вопрос, так сказать, «изнутри».

Однажды теплым летним вечером Бабурик, прихватив двоих друзей, пристроился попить вина на природе. В качестве «природы» был выбран ветвистый куст, аккурат возле забора дома Андрея, так что Бабурик (невольно) стал свидетелем такого диалога:

– Ну что тебе делись эти железки? Дел, что ли, в доме нет? – слышался раздраженный голос Ларисы.

– Так я их все сделал, – отвечал мужской голос со стороны сарая, перемежаемый каким-то поскрипыванием.

– Все? – недоверчиво спросила жена.

– Все! – и последовал длинный список домашних забот, после которого Бабурик поклялся никогда не жениться.

– А за квартиру уплатил? – с надеждой спросила жена.

– Вчера еще…

Возникла пауза, во время которой с Ларисой, видимо, что-то случилось, ибо голос ее вдруг надломился:

– Так ты бы хоть обо мне вспомнил. Устала одна возле телевизора сидеть…

– Я о тебе, дорогая, двадцать четыре часа в сутки помню.

– Сил моих больше нет… – казалось, она вот-вот заплачет.

– Ну что ты, милая, я же люблю тебя больше всех на свете.

Послышались тяжелые шаги по тропе к дому, за ними – звук короткой борьбы, святое чувство в которой, видимо, скоро взяло верх, затем раздался шепот Ларисы:

– Ну… Положи паяльник. Пойдем в комнату.

– Ты иди, дорогая, а я еще поковыряюсь немного.

И тяжелые шаги последовали обратно.

– Ревнует она его к этому сараю, – заметил Бабурик после того, как пересказал друзьям содержание подслушанного разговора.

– Видать, диктат ее на эту часть души Андрея не распространяется, – промолвил Семен. – Помяните мое слово, это только начало. Коли корабль дал течь, недолго ему осталось бороздить морские просторы.

К слову, сам Семен необычайно гордился тем, что его корабль за все время не подвергся ни одному повреждению. «Понимание психологии – основа успеха в семейной жизни, – любил он говорить всем нам в назидание, добавляя при этом: – Не знаю, кто как, а я со своей женой счастлив».

Время шло, и народ с интересом ожидал предсказанных Семеном изменений. Первым из них оказался слух о каких-то таинственных исчезновениях Андрея. При ближайшем рассмотрении оказалось, однако, что причина слухов – сама Лариса, а вернее, ее воспаленное ревностное воображение. Дело в том, что Андрей начал в последнее время запирать за собой дверь сарая (как снаружи, так и изнутри). Лариса же время от времени подходила и окликала мужа по разным поводам (или без таковых). До поры до времени он ей отвечал, затем вдруг перестал. Лариса подняла панику на весь квартал, и вскоре откуда-то родилась версия о том, что Андрея в сарае нет. через некоторое время Андрей, как ни в чем не бывало, вышел из сарая, обнял и расцеловал жену; однако ее сомнения от этого только усилились. В присутствии сердобольных соседок Лариса потребовала осмотра и обыска сарая.

Движимые невинным любопытством, мы с Пухом тоже приняли участие в этой акции, а потому могу с уверенностью сказать, что ничего особенного в сарае не оказалось. Те, кто, видимо, ожидал обнаружить любовницу, оказались разочарованы. Не оказалось в сарае и лопаты с предательски налипшими кусочками грязи, как свидетельства о подземном ходе. И тем не менее я заметил то, что укрылось от глаз остальных: в сарае не было ни одной новой скульптуры, если не считать небольшого ящика из жести с дырой на боку. Не удержавшись, я заглянул в нее, но ничего не обнаружил. Это-то и показалось мне подозрительным: неужели Андрей за целый год не сделал ничего нового? Чем же он тогда занимался?

Сам Андрей во время досмотра стоял рядом, равнодушно взирая на происходящее. Ясно было, что скрывать и бояться ему абсолютно нечего.

– Зря Лариска икру мечет, – сказал тем же вечером Пух, когда мы собрались все вместе на пустыре, служившем нам стадионом.

– Не скажи, – возразил Семен, – женщина зря метать икру не станет. Сам факт ревности – это уже признак того, что в доме не все в порядке.

– Брось, Семен, – вмешался внезапно Бабурик, – это ты потому говоришь, что тебе самому семейная жизнь наскучила, вот и видишь сослепу чего нет.

– Ты, Бабур, молод еще. Женись сперва, поживи с мое, после сам все увидишь и поймешь, – отозвался Семен многозначительно.

Несколько дней спустя я повстречал Андрея недалеко от его дома, когда он, согнувшись под бременем семейных обязанностей, возвращался со стороны рынка.

– Андрей, постой! – окликнул я его. – Дело есть.

Он остановился и смерил меня подозрительным взглядом.

– Занят я…

– Вот об этом я и хотел спросить. Когда твой сарай шмонали, что-то я там ничего нового не заметил.

– Не заметил, значит, нет ничего, – буркнул он.

– Это-то и настораживает! Что же ты целыми днями делаешь, если за весь год ничего не сделал, разве что корыто особой конструкции?

– Вот над ней-то и работаю, над конструкцией, – отрезал он, затем повернулся и пошел к дому.

– Андрей, постой, а как же скульптура? – крикнул я вдогонку.

– Вдохновения нет, – бросил он через плечо.

«Откуда бы ему взяться при такой жизни?» – подумал я, провожая взглядом сгорбившуюся фигуру.

Не думал я тогда, что разговор этот станет своего рода прощанием… Еще недели две жизнь шла своим чередом, а затем всех нас всколыхнуло известие: Андрей пропал. Пропал прямо из запертого сарая, возле которого безутешная Лариса провела целую ночь, обливаясь слезами и причитая. Милиция с собакой обыскали двор и перерыли сарай, но так ничего и не нашли. Пес, правда, повыл пару минут на жестяной ящик и даже сунул в дыру нос, но проследить путь Андрея дальше не смог…

…Оставшись без мужа, Лариса еще пожила некоторое время в его доме, а после переехала к своим родителям. Больше ее на нашей улице не видели.

А история жизни Андрея таким образом закончилась. Долгое время еще старые друзья жили пересудами о его непонятной жизни и таинственном исчезновении, но через несколько лет все стало забываться. Тем более, что многое на улице с тех пор переменилось.

 

Почти десять лет прошло, прежде чем тайна исчезновения Андрея Казанцева получила более или менее обоснованное истолкование. Мой старый приятель Семен Шишкин, еще с детства отличавшийся близорукостью и наживший с годами массу других пороков, не стал-таки менее уверен в себе и суждения свои, как и прежде, высказывал прямо в лицо, который тут же пустить в ход кулаки.

– Ты, мужик, на Андрея Казанцева похож! – изрек он ни с того ни с сего, так, словно уличил врага народа.

Мы стояли недалеко от моей калитки, не зная, куда деть надвигающийся вечер, и я даже не успел толком понять, что произошло. Обычно, если Семен опознавал кого-то на улице, это пахло большим недоразумением. И главным недоразумением сегодня оказалось то, что мужик ни с того ни с сего признал в себе Андрея. При этом был он не слишком похож на того, которого знали мы в молодые годы. Он раздобрел, округлился и на месте рыжего чуба имел теперь лысину… Впрочем, это ненужные детали…

Короче говоря, через несколько минут мы сидели за столом в моей кухне и обменивались эмоциональными репликами о прошедших временах.

Семен требовал, чтобы Андрей рассказал о года отсутствия, но едва тот открывал рот, как Семен перебивал его целым потоком нравоучений. В конце концов я сообразил, что лучше будет послать его за пивом.

– Тебе без очереди дадут, – сочинил я мотив при виде его недовольства. – А я тут пока придумаю чего-нибудь пожевать.

Семен взял канистру и, продолжая ворчать, удалился. А я поставил поближе ведро и начал чистить картошку.

– Все еще холостой? – спросил Андрей после небольшой паузы.

Я кивнул.

– Каждому – свой путь, – усмехнулся он, – жаль только, что не каждый может его найти…

– Ты пропадал десять лет, чтобы вернуться философом? – спросил я.

Он опешил, затем рассмеялся.

– Понимаю: вы здесь помните меня таким, кто не любил особенно рассуждать. Что ж, за это время мне часто приходилось осмысливать по нескольку раз одно и то же. И результат каждый раз был другим. Но в то же время – тем же самым.

– Да, ты изменился, – заметил я.

– В том-то и дело, что нет! – вскричал он, вскочил со стула и заходил по кухне, едва не налетая на нож. – Человек всю жизнь ищет перемен, чтобы оставаться прежним. А впрочем… Может быть, я и ошибаюсь.

– Мне трудно как соглашаться, так и спорить, – сказал я. – Мы слишком отвыкли друг от друга, чтобы понимать такие обобщения.

– Ах да, извини… Никто не знает, чем я жил все это время. Если я расскажу, ты все поймешь.

– Так чем же ты жил?

– Тем же, чем в юности. Поиском самого себя. Только раньше я не понимал этого, а теперь понимаю. Любой человек постоянно ищет себя…

Моя рука с ножом застыла в воздухе.

– Извини, Андрей. Я что-то в последнее время устаю от рассказчиков, которые никак не могут избавиться от предисловий и общих фраз. «Любой человек», «поиск себя» – все это избито и зажевано; говори о себе.

– Так я и говорю о себе! Только по-другому не скажешь! Ну, может, не любой, может, я один такой… Но ты-то помнишь, каким я был?

– До женитьбы или после?

– До.

– Помню.

– Вот и хорошо. Так вот, тогда я не понимал себя. Жил, делал что-то, творил и никогда не думал о том, почему я этого хочу. И только когда женился, начал потихоньку осознавать, что к чему. Так вот, Саня, во всем, к чему я прикасался, я искал абсолют. Или, может быть, правильнее сказать – идеал. Впрочем, какая разница: Бог, Истина, Идеал, Абсолют, Любовь – все это, в принципе, одно и то же. В общем, я жил тем, что любил все вокруг и все время искал нечто, что олицетворяло бы эту любовь. Я понимаю любовь так, что человек, который любит, хочет полностью раскрыть себя перед тем, кого любит. Перед Богом, перед женщиной, или в искусстве… Понятно?

Я кивнул.

– Вот я и искал некий идеал, в котором слилось бы все. Друзья – не только ради интереса, скульптуры – не только забава… Все это ради чего-то более высокого, общего. Друг может и предать, но дружба – выше предательства и мести. Можно многое потерять, но ЭТО – не уходит. Без этого общего нет смысла ни в любви, ни в дружбе, ни в искусстве, ни в благодарности. Ни в чем. Это-то я и называю абсолютом.

– Пожалуй, это близко к Богу, – заметил я.

– Не знаю. Может быть… Но я не стану претендовать на Бога. Потому что абсолют (как я его чувствую) – это мой абсолют. Не будем вести теологических споров, просто я хочу, чтобы ты понял, о чем речь.

Я заканчивал резать картошку и собирался заметить, что речь все еще ни о чем, но тут раздался звук калитки.

– Семен пришел, – оповестил Андрей. – Что-то скоро…

Секунду спустя Семен уже рассказывал о конфликте, едва не перешедшем в драку, когда он без очереди брал пиво в ларьке. Пришлось выслушать историю о миссии, завершившейся славной победой нашего друга. Похоже, адреналин еще бурлил у него в крови, поскольку он уже забыл, для чего мы собрались, и только когда ощутил целебное действие пива, разговор наш вернулся к Андрею.

– Когда я влюблялся, весь мир начинал существовать во имя этой любви, – начал тот. – Так было все время, и это естественно. Когда же я женился на Ларисе, случилось непредвиденное. Лариса стала той, кто должен был олицетворять собой мой идеал. Все, чем я жил раньше, существовало теперь для нее и только для нее. Но очень скоро выяснилось, что так нельзя. Человек не может олицетворять истину; его нельзя любить, открываясь всей душой.

– Почему это нельзя? – насупился Семен. – Я со своей женой уже тринадцать лет живу и доволен.

– Ты человек другой, – вмешался я. – Ты так можешь, а Андрей – нет.

– Вот и неправильно это, – гнул свое Семен. – Если не любил, нечего было жениться.

– А если женился по любви, а через некоторое время другая понравилась? – спросил Андрей.

– Это значит, не в порядке у тебя что-то с женой.

– А если в порядке?

– Тогда не может никто понравиться.

– Ты что же, считаешь, что если у тебя есть жена, то все остальные женщины любви недостойны?

– Почему это? Достойны. Пусть их другие любят…

– Прекратите спор! – вмешался я. – Мы здесь не для этого. Андрей, продолжай.

– Дело даже и не в женщинах, – примирительно сказал он. – Когда я женился, мне до них дела не было. Просто человек не может быть идеальным.

– Опять же, вопрос спорный; но будем считать, что так оно и есть.

Андрей посмотрел на меня долгим взглядом.

– Не может… В Ларисе было все, что может дать один человек другому. Вот только другому-то этого мало. Она могла предложить только себя и то, что в себе, но ведь и вокруг нее много всего… Я делился с ней всеми мыслями и сомнениями, но она не могла понять меня так, как нужно было мне. Она не видела той красоты, которую видел я…

– Ну и что же? – спросил я. – Все люди разные…

– Но абсолют-то один! – горячо возразил он. – Потому-то он и абсолют, что абсолютный! Не может быть в нем изъянов, иначе он уже не абсолют!

– Я всегда говорил: нельзя таким, как ты, жениться! – изрек Семен.

– Да никаким нельзя! – в сердцах бросил Андрей.

– Почему это? Я вот с женой счастлив.

– Ну, таким как ты – можно…

– Это каким это «таким»? – насупился Семен, наливаясь краской.

– Это я так, к слову. Извини. Просто я так думаю, что человек живет как бы двумя фазами: во время первой он накапливает информацию о мире, создает себя, а во второй – бросает все, что накопил, к ногам любимой. Но после того, как брошено все, наступает кризис, и человек возвращается к первой фазе.

– И так всю жизнь? – спросил я.

– Не знаю… На каждом новом витке человек, по идее, должен понимать себя все лучше. Стало быть, и фазы у него когда-нибудь, возможно, сойдутся.

– Тебя послушаешь – дураком станешь, – сказал Семен. – Выходит: теперь все должны всю жизнь сходиться и расходиться? Сашка, у тебя лук есть?

Я достал из ящика и протянул ему три луковицы. Андрей тем временем глубоко задумался.

– Я думаю, Семен, что так оно, в принципе, и есть. Только у других все происходит хаотично, а я всегда был максималистом, поэтому у меня все так резко.

На минуту все замолчали. Я смотрел, как Семен пытается поровну разделить лук на троих, затем взял одну луковицу и надкусил.

– Хочешь сказать, что человек заведомо обречен на двуличие?

– Не знаю. Я-то как раз всегда стремился его избегать. А кто об этом не думает, те могут годами жить и не замечать ничего.

– Я никогда не был двуличным, – вставил Семен.

– Вот тебе пример, – кивнул на него Андрей.

– А что – пример и есть! – подтвердил Семен. – Самый недвуличный человек в мире!

– Мы отвлеклись, – заметил я. – Андрей, помнится, начал что-то рассказывать.

Казанцев кивнул и, немного подумав, заговорил:

– В общем, жил я во имя одной Ларисы. А потом вдруг подумал: а кому все это нужно? Все, что я дал ей, было хорошо при завоевании, но через год совместной жизни полностью потеряло смысл. И постепенно я пришел к тому, что, живя с любимой женщиной, должен оставить для себя угол, в котором есть место только для меня. Пришел чисто эмоционально, это теперь я говорю так, будто думал над этим. Просто как-то вошел в сарай, начал копаться в старых поделках и почувствовал себя спокойнее. Никакого контроля.

– Нет, Андрюха, ты чего нам тут рассказываешь, – послышался ропот семена. – О том, что ты человек экстравагантный, мы и так знаем. Ты лучше расскажи, где пропадал десять лет. А то что я вечером жене скажу, коли она расспрашивать начнет?

– Скажи ей, что она – мудрая женщина, – отозвался Андрей. – Тринадцать лет давать мужу ровно столько, чтобы он был доволен – это не каждой дано.

– А что, я и вправду доволен…

– О чем и речь… ну да ладно. В общем, начал я бывать в сарае, заниматься старым своим делом. И тут понял, что не могу! Ничего нового в голову не лезет! Раньше-то я ваял по вдохновению. А вдохновение приходило, когда я увлекался. Но теперь-то этого не было! Я больше не был свободен, как раньше!

– Помню, – кивнул я. – У тебя все образы были навеяны то какой-нибудь Наташей, то Леной.

– Вот-вот! Семен прав: нельзя мне жениться. Влюбляться хорошо, пока холостой. Так вот и копался я день за днем в сарае, хорошо еще, что валялись у меня несколько старых чертежей, которые я не довел до ума. Тут уж особой гениальности не требуется, только бы терпения хватило… И вот тогда-то мне повезло. Как-то, еще до женитьбы, задумал я сделать развертку многомерного куба. Начать начал, да не закончил. Не получилось там что-то, я и бросил; а после женился.

– Помню, ты мне и Бабурику чертеж показывал, – вставил я.

– Вот-вот! А тут от нечего делать начал я его потихоньку собирать. И уже было совсем собрал, как случайно задел коленкой, и вся конструкция посыпалась. Я – скорее ловить обломки, и вдруг – раз! – а на месте моей развертки стоит какой-то ящик из жести с дыркой сбоку. Сунул голову внутрь – ничего, а ведь деталей было больше сотни! Я пошарил поглубже, и вдруг вижу – на задней стенке – другая дырка. А снаружи – ничего нет: гладкая стенка! Сунул руку. И впрямь пусто. Ну, я, не будь дурак, сунул и голову. Гляжу: какая-то комната, похожа на кабину тепловоза. Я поднатужился и пролез туда весь. Огляделся. В комнате никого нет, только на полу горой валяются какие-то доски и железяки (я еще подумал, что неплохо их куда-нибудь приспособить). Потом гляжу – дверь. Подошел, толкнул… Оказалась не заперта. Вышел наружу и – что бы вы думали? Оказался в своем собственном дворе. А комната оказалась моим же сараем. «А где же скульптуры?.. Лариска, что ли, убрала? Почему не спросила?..» Недолго думая, пошел я в дом разбираться. Но в доме не оказалось не только Ларисы, но и каких бы то ни было следов ее пребывания…

– Сбежала? – подскочил Семен.

– И я так подумал. До вечера бегал по улице, спрашивал соседей. Но они смотрели на меня, как на чумного. Вскоре я догадался, что никто меня не узнает. Бросился домой – к зеркалу; все в порядке. Что же случилось?! Целый час сидел не сходя с места, пока смутная догадка не появилась у меня в голове. Бросился в сарай, подбежал к ящику и нырнул в дырку… И вылез в собственном сарае, где все вокруг завалено моими работами.

– Чего-то я не понял, – насторожился Семен. – Приснилось, что ли, тебе?

– Да нет же! слушай! Я в параллельный мир попал! Когда я уронил развертку, она свернулась и стала многомерным кубом. Только не совсем кубом, потому что я ее не доделал: двух граней не хватало. Зато получился туннель, через который можно перейти в другое измерение.

– Врешь ты все! – отрезал Семен.

– Ну вот, так я и знал! С тобой не договоришься. Сам же рассказать требовал, а теперь – «врешь»!

– Какая тебе разница, Сем? – вмешался я. – Человек рассказывает про то, что видел, а ты сразу ругаешься.

– Не верю я во все эти сказки про параллельные миры! – стоял Семен на своем.

– А в инопланетян веришь? – спросил я.

– Смотря в каких! Инопланетяне бывают разные! В то, что они высший разум представляют, верю! Только они не хотят, чтобы мы про них знали. Потому что мы их можем заразить вирусом нашего мышления…

– Значит, есть инопланетяне?

– Конечно, есть!..

– Ну, тогда слушай и не перебивай. Рассказывай дальше, Андрей.

Семен невольно притих, однако настроение его с этого момента сменилось с восторженного на настороженное. Отхлебывая пиво, он то и дело бросал на нас с Андреем подозрительные взгляды и недобро сопел.

– Я бросился домой, хотел рассказать все Ларисе, но она тут же начала кричать: где пропадал, я, мол, три раза к тебе подходила, звала, а ты не отзывался. Подумал я да и не сказал ей ничего, соврал, что уснул…

– Постой-постой, – подскочил вдруг я. – Получается, что у тебя появилась возможность уходить?

– Вот-вот! Я про это и рассказываю! Потому и про абсолют столько наговорил: чтобы теперь понятно было! Благодаря туннелю я теперь смог  отдыхать от всего, что мешало мне в нормальной жизни. Я получил возможность мечтать, но не просто мечтать, а так, что мечты были реальностью. Здесь я становился свободным и мог позволить себе все, что угодно; мне не только никто не мешал, но и совесть моя оставалась совершенно спокойной. Ведь это были просто фантазии, а мало ли кто о чем фантазирует наедине с самим собой? Я же мог теперь запросто увлечься какой-нибудь девушкой, не изменяя Ларисе и ни к кому при этом не привязываясь.

– Вот в это я верю, – подал голос Семен. – То, что от твоих увлечений крыша может поехать, я давно говорил… И ящик твой – не туннель вовсе, а психотропное поле…

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Андрей. – Какое-то время я тоже примерно так думал… Но это и не важно. Главное, что теперь все мои проблемы решились: я снова стал счастлив с Ларисой, ведь теперь я почувствовал себя свободным. Вскоре я заметил одну особенность туннеля: я мог проводить на «той стороне» по нескольку часов, а то и целый день, но дома проходило не больше часа. Это еще больше увеличило мои возможности: теперь я действительно мог начать жить второй жизнью. И поверьте: пользовался этой возможностью без всякого контроля. Однако вскоре я почувствовал, что все равно не получаю того, что хочу. В своем «втором мире» я мог увлекаться кем угодно, но оказалось, что для любви требуется нечто большее. Легкие увлечения имеют в себе предел: они не дают настоящей свободы. Отведав их, я был горько разочарован. Но вслед за этим жажда настоящей свободы охватила меня с новой силой. Я снова хотел отдавать себя всего, без остатка. Я перестал сдерживать себя. И, естественно, очень скоро снова влюбился. Девушку звали Света, и она во всем была противоположностью Ларисы: небольшого роста, пухленькая, светловолосая, спокойная…

– Может быть, в этом и дело? – спросил я.

– Может быть. Не знаю… – Андрей сделал большой глоток пива и задумался, словно припоминая подробности. – В общем-то она не была красавицей и оказалась жутко закомплексованной. Несмотря на молодость, она успела пережить несколько разочарований и совершенно не доверяла мужчинам. Зато, когда лед недоверия оттаял, она предстала мне такой мягкой и доверчивой, что остановиться я уже не мог, даже если бы захотел. Я стал в ее глазах тем благородным рыцарем, который первым сумел увидеть и оценить в девушке то, чего не замечал раньше никто. От любви она расцвела так, что на нее начали оборачиваться прохожие, чего (судя по ее словам) никогда раньше не было. Она стала по-настоящему прекрасна…

– Смотри-ка, Сашка, сейчас запоет! – вмешался скрипучий голос семена. – А про жену, выходит, забыл?

– Подожди, Семен, не спеши! Про жену-то как раз я и собирался рассказать. Дело в том, что две женщины друг другу нисколько не мешали. Лариса была такой же фантазией в том мире, как Света – в этом. Но дело в том, что Лариса к тому времени перестала быть в моих глазах идеалом. Я продолжал любить ее, но это было уже неким чувством совести, а не души. Возвращаясь «оттуда», я испытывал к ней страсть, при которой лаской пытаешься искупить боль, которую сам причинил…

– Постой-постой, – перебил я. – Ты же только что сказал, что женщины друг другу не мешали.

– Они не мешали. Но я-то оставался один на два мира! И для меня обе они стали теперь реальны. И чем дальше, тем сильнее я чувствовал себя предателем по отношению к обеим. В первую очередь – к Свете. Любовь к ней шла по нарастающей, и я с каждым днем все сильнее испытывал потребность быть пред ней полностью открытым, безо всяких тайн…Что до Ларисы, то мое чувство к ней держалось на том, что у меня есть другая. Поэтому, когда встал неизбежный вопрос: кого из двоих выбрать, я недолго сомневался. Однако сделать это оказалось крайне тяжело: она успела войти в мою жизнь так прочно, что стала ее  органической частью. Когда я ее убил, мне показалось, что я убил часть себя…

– Кого убил? – оживился Семен.

– Ларису, естественно… То есть не убил, конечно, по правде; просто я не вернулся.

– А-а-а…– разочарованно протянул Семен. – Я-то думал…

– Для меня это было почти то же самое… Человека-то не стало, и именно я тому причина…

– А туннель? – спросил я.

– Как раз при помощи туннеля я это и сделал. Еще в начале, то есть до Светы, я обнаружил одно свойство туннеля: он, оказывается, соединял не два мира, а гораздо больше – дыр в ящике было не две, как казалось изнутри. На самом деле ящик имел устройство вроде игральной кости, только грани не обозначены, а число их неизвестно. Однажды я, ничего не подозревая, повернул свой куб по-другому и попал совсем не туда, куда хотел. Часа три затем я вертел конструкцию, прежде чем мне повезло. Повезло, я думаю, случайно, потому что входов в туннель огромное множество. Лишь через много месяцев я более или менее научился управляться с ними, но предпочитал никогда не злоупотреблять этим делом, потому что нельзя быть уверенным в том, какой мир ждет тебя на выходе. В общем, я пошел в сарай и перевернул ящик… Теперь я не мог попасть домой, даже если бы захотел. Кстати, именно с поворотом куба нарушилось то самое свойство, которое позволяло экономить время. Оно сохранялось только на той линии, на которую был настроен туннель.

– Значит, это и было твое исчезновение, – заключил я. – Но нам интересно, где ты пропадал остальные десять лет? И что ты сделал с туннелем, когда остался со Светой?

– Десять лет? – несколько удивленно переспросил Андрей. – Мне казалось, гораздо больше. А иногда – наоборот, я совсем потерял чувство времени. А насчет туннеля – в первую минуту я едва не уничтожил его,  настолько тяжело было от того, что я совершил. Но что-то удержало меня… Какое-то безотчетное благоговение, вроде того, что испытывает человек при виде памятника культуры. Тем более, что я сам сотворил его и, в некотором смысле, любил. В конце концов я взял кусок мешковины и накрыл ящик, чтобы не мозолил глаза.

– И торжественно поклялся никогда им не пользоваться, – не без сарказма заметил я, на что Семен удовлетворенно хмыкнул со своей стороны стола.

Андрей смерил нас снисходительным взглядом.

– Вам этого не понять…

– Ну да, куда уж нам! – Семен злобно ковырнул вилкой сковороду, видимо, надеясь что-то зацепить. – Сашка, принеси чего-нибудь поесть, а то пиво осталось, а на зуб положить нечего…

Я сходил в сарай и принес огурцы с капустой, и только после того, как все это было уложено в тарелки, рассказ Андрея получил продолжение.

 

– Счастье со Светой продолжалось почти полгода. То есть до того, как она почувствовала себя полноправной хозяйкой в доме. Тогда-то мы и начали ссориться… Но если честно, конец был предрешен намного раньше. Как только не стало Ларисы, я понял, что в одиночку Свете с ролью абсолюта не справиться. Без «второго фронта» я тут же утратил чувство свободы и снова превратился в домработника. Я честно пытался бороться с собой, сдерживая недовольство везде, где мог, и старался направить нереализованную энергию в творческое русло. Снова занялся скульптурой, правда, мне больше не хотелось клепать геометрические абстракции, и я просто вырезал из дерева медвежат. Для них не требовалось чрезмерного напряжения и такого вдохновения, как прежде, но на какое-то время меня хватило… А вот полгода спустя, после очередной бессмысленной перебранки, я пошел в сарай, и пока резал нос очередной зверюге, взгляд мой сам собой остановился на мешковине в углу.

– Все с тобой ясно!.. – Семен махнул рукой так, что повалил на пол стакан, к счастью, почти пустой. Действительно, все было ясно…

– В третьем мире у меня была Катя, в четвертом – Вика. История повторялась с завидным постоянством: я всякий раз стремился найти то, что позволило бы избежать  малейшего двуличия, но как только я определялся, откуда-то из глубины выныривало второе «я» и заставляло разрушать то, что создано. Разница только в том, что с каждым разом «запереть» туннель оказывалось все легче… Любимые женщины оставляли все меньший след в душе; бросая их, я уже не испытывал тех мучений, какие были, когда я оставил Ларису. Женщины, которые были после Вики, вовсе стерлись из памяти, остались только обрывочные воспоминания… и я ничего не мог изменить, сколько ни старался. Мечты об абсолюте превратились в предмет спекуляции перед самим собой. Я делал вид, будто ищу нечто постоянное, лишь для того, чтобы хоть как-то взбудоражить себя, ведь я знал, что это блеф и через несколько дней ничего не останется. Я даже забыл, как ваять… Оставалось только удивляться тому, какие грандиозные замыслы приходили в голову раньше. Под конец кроме дверных ручек я уже ничего не делал…

– Поделом тебе! – злорадно изрек Семен. – Совесть совсем потерял!

– Ты что это? – опешил я.

– Да ничего! Заврался весь. Лапшу вешает про какие-то миры! Брачный аферист – вот он кто! Одной ему мало, вот и мечется туда-сюда! Скажи уж честно: от какой по счету жены прячешься?

– Да ты что, Семен? Зачем мне врать-то? – смутился Андрей.

– Затем, что привык! Без вранья уже не можешь! Плетешь про параллельные миры, а вот ответь-ка: откуда там люди берутся?

– Как откуда? Ты что ж, не знаешь, что ли?..

– Я-то знаю! Я вот думаю: если мир параллельный, то в нем все должно быть точно так же: и такой же Семен Шишкин должен быть, и такой же Сашка…

– Это верно, – кивнул я. – Слышь, Андрей, Семен дело говорит.

– Так вы там и были все! только я об этом рассказать еще не успел. Точнее, не вы сами, но такие же точно люди, как вы. Я не знаю, почему так получалось, но когда я попадал в эти миры, меня в них не было и никто меня не узнавал. Хотя мой дом стоял там же. Только выходило все время так, будто я переехал в него три дня назад. Потом-то я привык, а сперва как знакомое лицо видел – здоровался. После, конечно, знакомились, а поначалу волком глядели, особенно вот этот, – Андрей кивнул на семена.

К слову, Семен и теперь глядел на него волком, явно не доверяя.

– И какие мы были? – полюбопытствовал я.

– Да разные. Но, в принципе, те же самые. Бывало так, что в одном мире человек сделал себе карьеру, а в другом – не сумел. Все, вроде бы, разное, а присмотришься – то же самое… Уж если есть гвоздь в голове, так он везде гвоздь.

– Не может такого быть! – отрезал Семен. – Какие же они параллельные, если я с тобой не знаком? Получается, что это уже не я! помнишь, ты меня во втором классе в школе о батарею головой ударил? Я тогда месяц в больнице пролежал, чуть на всю жизнь инвалидом не стал. Кто же меня там ударил, если не ты?

Андрей измерил семена взглядом.

– Уж не знаю, но, видимо, ударил кто-то, потому что был ты точно такой же. Правда, один раз ты стал инженером, другой – учителем труда в школе, но в личной жизни это ничего не изменило. И женился ты раньше всех, правда, жены были разные, но все одинаковые: один ты ничего не видел. И уж больно любил нравоучения читать на тему семейного счастья.

– А что, я и вправду примерный семьянин, – подтвердил Семен, но тут же насторожился: – А чего это такого я один не видел?

Я заметил, как трудовые мозолистые руки семена начали сжиматься в кулаки, и отвернулся к окну: пусть теперь Казанцев сам выкручивается, как хочет. Через пять минут выяснилось, что Семен не замечал зависти и злых острот окружающих.

– Счастливым семьям всегда завидуют, – промолвил Семен, удовлетворенный.

– Вот здесь я с тобой согласен, – заметил я.

– Вообще, наблюдение за людьми в параллельных мирах одно время стало моим хобби. Интересно было сравнивать, как ведут себя одни и те же люди в разных ситуациях. Бабурик, к примеру, в трех мирах был милиционером, а в двух – сидел за воровство. Однотипность интересов налицо…

– Он и сейчас сидит, – поддакнул Семен. – Был ментом в охране да попался на том, что выносил продукцию с завода.

– Понятно… А Пуха все тянуло куда-нибудь по продовольственной части.

– Грузчик на овощной базе, – подтвердил Семен. – Пьет по-черному.

Андрей кивнул, словно ничего другого и не ждал.

– Кстати, встречал я пару раз Ларису. Забавно видеть женщину, побывавшую в другом мире твоей женой… Такая же, как тогда… И даже муж на меня похож чем-то. После я как-то слыхал, что он повесился. Видать, не каждому везет с туннелями. В другой раз столкнулся со Светой, решил попробовать ради шутки познакомиться. Черта с два! Ни в какую…

– А Сашка?

Я собирался перевести разговор на другую тему, но Семен уже спросил.

– Сашка?.. Да черт его знает… – Андрей как-то неловко пожал плечами. – Я как-то и внимания не обращал… Неприметный какой-то, как будто и нет его вовсе…

«Ну, вот и получил по заслугам, – подумал я, – спасибо, что хоть по имени вспомнил…» Ситуация показалась мне забавной. Однако Семен, похоже, придерживался иного мнения.

– Чего?! – взревел он. – Это Сашка-то неприметный?

Друзья были второй безусловной ценностью у Семена (после семьи). Не один десяток синяков был поставлен тем, кто плохо это понимал. Сейчас на очереди был Казанцев…

– Семен, постой, – бросился я наперерез, пока не поздно. – Андрей имеет в виду, что я неприметный, потому что я ничего плохого не сделал. Не убил никого, в тюрьму не сел, не женился. Чего говорить-то? В общем, я его понял.

Семен, бормоча ругательства, недовольно сел на место. Я поспешно наполнил его стакан пивом.

– Выпей, Сема, и успокойся. Все нормально. Андрей, рассказывай дальше.

– Дальше было много интересного, – он усмехнулся. Похоже, вспышка гнева Семена нисколько его не тронула. – Жить, имея под рукой туннель, очень удобно. Например, можно сходить ограбить банк в параллельном мире и безнаказанно скрыться. Я говорю «например», но что может быть сильнее искушения, особенно когда можно ни за что не платить? В общем, наступили времена, когда у меня было все, о чем только может мечтать человек. Вот только радости от такой жизни становилось все меньше и меньше…

Внезапно бледно-голубой свет озарил кухню. Андрей уставился в окно.

– Фонарь, – пояснил я, – летом их всегда включают в это время. Очень удобно – можно не пользоваться светом.

– А спать как же?

– Окна комнаты выходят на другую сторону.

– И вправду удобно. Только свет какой-то зловещий.

– Если не нравится, можно включить лампу.

– Да нет, ни к чему. Без света лучше… Так о чем я? Ах, да! В общем, кончилось тем, что я решил начать все сначала. Я долго обдумывал этот шаг, прежде чем решился. Но ведь и выбор-то был не особенно велик. Нужно было перейти туда, где меня никто не знает, попробовать создать семью и смириться со всем, что пошлет судьба. Я уже не так юн, чтобы прыгать с места на место. Пора начинать жить реальными более ценностями. Тем более, что за плечами – огромный опыт. Сама жизнь – неисчерпаемое поле для исследователя, чтобы пытаться искать что-то еще… Конечно, я уже не тот, и вместо волос уже плешь, но я, как и раньше, верил в успех – видимо, идеализм неистребим, несмотря на тот же опыт. Просто он принимает иные формы. В общем, я бросил все, что имел в той жизни, и ушел… Но тут меня ожидал сюрприз: вместо параллельного мира я оказался в накопителе.

– Где? – в один голос подскочили мы с Семеном.

– В накопителе. Видно, мой туннель был не так прост, как казался. И в завершение пути решил сыграть со мной шутку. Накопитель – это почти такой же параллельный мир, только здесь самым неожиданным образом собралась вся информация о моей жизни. Скорее, даже не параллельный, а перпендикулярный, хотя внешне он ничем не отличался от предыдущих. Такие же двойники, как и везде, бродили по улицам, только в этом мире я внезапно оказался преступником. Не прожил я там и двух дней, как меня арестовали. Когда предъявили обвинение, у меня глаза на лоб вылезли. Мало того, что я оказался вором, так я еще и четырех женщин убил: Ларису, Свету, Катю и Вику! Несмотря на ужас положения, я отдавал себе отчет в том, что в некотором смысле так оно и есть…

– Но Лариса, по-моему, жива, – пробормотал я.

Андрей пожал плечами:

– Я оказался убийцей. Из материалов дела следовало, что я женился на каждой из них, а через некоторое время убивал. Своего рода «брачный маньяк».

– Тела нашли? – спросил я.

– В том-то и дело, что нет! обвинение строилось на том, что не могли четыре женщины одна за другой исчезнуть бесследно. Отсутствие трупов и спасло меня в конечном счете. Считалось, что я убивал у себя дома и зарывал тела где-то поблизости. Вот меня и повезли на следственный эксперимент ко мне же домой. Недолго думая, я указал на сарай как на место сокрытия трупов. Дверь открыли, и я оказался рядом с туннелем. Я сразу же указал на ящик и сказал, что останки там. По большому счету, это не такая уж ложь, потому что, если принять версию об убийстве, то более точного места не найти. Окружившие меня следователь и милиционеры молча смотрели, как я нырнул в дыру, и только в последний момент попытались меня остановить. «Держи его! Уходит!» – услышал я, и кто-то схватил меня за ноги. По пояс я был уже внутри ящика, но коленями ощутил, как ящик сдвигают с места. Чувство такое, словно нижнюю часть тела отделяют от верхней. Я ухватился руками за верстак, стоявший поблизости, и рванулся изо всех сил. Отчаяние помогло мне вырваться, но через секунду вслед за мной из ящика появилась голова в милицейской фуражке. Я растерялся, но в этот миг ящик дернулся и раскрылся, словно картонная коробка. Милиционер недоуменно глядел на меня и хлопал глазами. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не зная, что делать, затем голова исчезла. Надеюсь, парня втянули обратно, не разорвав посередине. Ну, а я остался рядом с верстаком, который, как и все вокруг, был завален моими старыми работами… Вы не знаете, кому достался дом после моего исчезновения?

– Двоюродному брату, кажется, – сказал я. – Хотя там, по-моему, раза три хозяин менялся.

– Во всяком случае, сарай почему-то не тронули. Стоит такой же, как при мне, только пылью все покрыто. Может быть, вокруг него поле какое-нибудь особенное? – Андрей задумчиво потер переносицу. – Было, во всяком случае, пока туннель не разрушился.

– Разрушился, говоришь? – ухмыльнулся Семен. – Естественно, разрушился, чтоб доказать ничего нельзя было!

– А дальше? – перебил я его.

– Дальше? Да, в общем, ничего интересного. Бродил полдня по улице, пока Семен не ткнул в меня пальцем. Тут уж я удостоверился окончательно, что это – мой первый мир. Я вообще-то сразу так и подумал, когда увидел скульптуры; это меня и смутило: здесь-то у дома наверняка есть и хозяин. Вот я и пошел бродить, чтобы все обдумать.

– И что решил? – спросил я.

– Решил: будь что будет, все-таки свои люди. По-настоящему свои…

– Немного нас осталось, своих-то, – пробормотал Семен. – Почитай, мы с Сашкой и все…

– Да и какой ты теперь свой? – бросил я в сторону.

Не знаю, что толкнуло меня сказать эти слова. Андрей вздрогнул и уставился в окно. Фонарь с улицы осветил его так, что я видел перед собой резко очерченный профиль. «Да это и не Казанцев вовсе!» – пронеслось в мозгу.

И вообще происходящее показалось мне каким-то нереальным. Никогда этот человек не жил на нашей улице, а рассказчик – просто случайный прохожий.

Я попытался сосредоточиться. Это оказалось непросто. Воспоминания путались, наслаиваясь друг на друга. Семен в углу чесал затылок, изображая на лице полное недоумение. Лишь когда заскрипела калитка, я опомнился и бросился следом.

– Андрей, постой!

Он не обернулся. Сгорбившаяся фигура на миг промелькнула в свете фонаря и исчезла.

Я выбежал на улицу, но там никого не было. Как и десять лет назад, Андрей исчез без малейшего следа. Если это, конечно, был  действительно он.

Я закрыл калитку и пошел по дорожке к крыльцу. На ступеньках стоял Семен с сигаретой во рту и зажженной спичкой в руке. Лицо его было исполнено неистребимой решимости, правда, не совсем ясного содержания. Я остановился рядом с ним и стал смотреть на небо. Откуда-то возникло убеждение, что больше я Андрея не увижу…

 

Спустя еще десять лет могу заверить, что так оно и случилось.