Мария Сакович
В этот раз я готовила рубрику непривычно долго. Просто не могла дописать тексты – было физически больно от острого чувства потери и казалось, что выдержать это нет больше ни малейшей возможности. Но снова находились силы и я писала дальше – потому что знаю: это нужно сделать. Нужно – именно так! – читать эти книги, понимать, каких жертв стоила нам эта Победа и почему снова крепнущий фашизм нужно давить до конца, в зародыше – вместе с его приспешниками. Иначе наши павшие нас не поймут – да и мы сами не будем стоить ни капли пролитой ими за нас крови.
Митрополит Балашихинский Николай (Погребняк), «Женское лицо Победы».
Все помнят, наверное, фразу «У войны не женское лицо». Именно ее взяла в заглавие книги авторка Светлана Алексиевич, и именно благодаря ей и получила Нобелевскую премию с трепетной формулировкой «за её многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше время». Отзывами на книгу пестрит интернет – не прочитал ее только ленивый и, возможно, слабовидящий.
На книгу митрополита Балашихинского Николая (Погребняка) «Женское лицо Победы» отзыв на пару десятков строк я нашла только один. Что ж, прибавлю к ним и свою скромную лепту.
«Впервые слова о неженском лице войны прозвучали у другого автора – А. Адамовича, бывшего бойца партизанского отряда. Их хочется привести полностью: «У войны не женское лицо. Но ничто на этой войне не запомнилось больше, резче, страшнее и прекраснее, чем лица наших матерей». Эта книга – рассказ о женских лицах войны, ставших лицами Победы. Лишь о некоторых – разве расскажешь обо всех?» Этими словами автор буквально начинает свой неторопливый документальный рассказ о подвиге советских женщин на полях Великой Отечественной – а воевало около 800 тысяч женщин. Их служба была разной – пулеметчицы и танкисты, летчицы и зенитчицы, снайперы и связистки, санинструкторы, медсестры, врачи. Боевыми орденами и медалями награждены 150 тысяч женщин, более 90 – стали Героями Советского Союза, многие, увы, посмертно...
Согласитесь, смысл фразы про «не женское лицо» сильно меняется, если погрузиться в материал?
Но оставим Алексиевич в покое и вернемся к героиням моего отзыва – воевавшим женщинам. Их в книге много, очень разных. Красивые, молодые и не очень, русские, казашки, литовки, татарки. Роднит их – любовь. К Родине в самом прозаическом смысле: к дому, к семьям и друзьям, к своей земле, которой ни пяди нельзя отдать врагу. Их роднит верность себе, своим идеалам, своей вере в долг. Они шли на смерть, и многие умирали. Они страдали, их пытали, мучили, истязали – но они молчали. Разве что с искусанных в кровь губ иногда слетали дерзкие, полные ненависти и понимания собственной правоты слова проклятий и пожелания скорой смерти врагу. Больше ничего.
В книге много фотографий. Задерживаешь взгляд на лицах, одежде, оружии – и на бытовых подробностях. Партизанка за дойкой коровы. Спящая на свернутой шинели девушка-санинструктор в окопе. Улыбающиеся снайперы на фоне развалин немецкого города. Расклеивающие плакаты усталые сосредоточенные женщины. Девушка-боец противовоздушной обороны, дежурящая на крыше дома... Кажется, что фото немного расплываются – глаза заволаки-
вает слёзной пеленой...
...которая превращается в едкие слёзы гордости и сожаления – сколько их, совсем еще девочек, не дожили до Победы, которую приближали как могли! Сколько матерей так и не дождались дочерей... Рассказ о военной судьбе Юлии Друниной открывает серию кратких биографий девушек-санинструкторов. Юлия прибавила себе возраст, чтобы взяли на фронт:
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
...Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать...
Одно из самых трепетных стихотворений Друниной – «Зинка». С Зинаидой Александровной Самсоновой Друнина подружилась, когда они воевали в одном полку. На момент гибели «светлокосому солдату» было всего 19. Строки, написанные поэтом, рвут душу:
...Знаешь, Зинка, я – против грусти,
Но сегодня она – не в счёт.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У неё ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
...Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала.
(Я пишу и глотаю слёзы. Потому что невозможно это писать, читать, слушать спокойно. И потому я хочу спросить всех, кто равняет современных поэтесс с ЭТИМ – у вас совсем нет сердца, души – да хотя бы просто совести? Вы НЕ СЛЫШИТЕ этой пропитанной потом и кровью боли – и жалкого, натужного подражания в строках тех, кого называете «новой Друниной»?)
Рассказов о судьбах этих женщин в книге десятки. В тексте – с очень простым, ясным слогом, без излишеств и вычурных эмоций – чувствуется ненавязчивая, неяркая, похожая на нашу среднерусскую природу, любовь – и огромная благодарность. Мы живем и дышим на СВОЕЙ земле благодаря этим женщинам – девочкам, дочерям, матерям, женам. И мы их не забудем – каждую в отдельности, о ком знаем, и всех вместе, чей подвиг остался безвестным, но оттого не менее ценным. Вы живы в нас, сестренки.
Всё думала, как закончить отзыв. А потом поняла – лучше автора книги его не закончит никто. Ему и слово: «У войны не женское лицо». У какой войны – у любой: захватнической, империалистической и освободительной, праведной? Но тогда следует логическое уравнивание войны захватнической и войны освободительной. У захватнической войны не то что не женское, у нее и не человеческое лицо. А у Великой Отечественной войны лицо и мужское, и женское, и детское – лицо народа, вставшего на защиту Родины. Лицо победившего народа».
Не рекомендую – считаю обязательным к прочтению и распространению.
Николай Пестов, «Жизнь для вечности».
«Есть обычай ставить памятники на дорогих сердцу могилах. Около нас нет могилы нашего сына – он похоронен далеко от нас, на поле боя, на братском кладбище. Пусть же будут памятником ему эти строки, в которых я хочу описать его образ, его жизнь и поступки, последние героические часы его жизни и передать основы его цельного, глубоко христианского миросозерцания» (Н. Пестов, «Жизнь для вечности»).
Я часто задаюсь вопросом, какой должна быть литература о войне. Мы выросли на героических романах и повестях о нашей Великой Войне и еще более Великой Победе в ней. Без мата. Без чернухи и пошлятины. Без грязи. Без рассуждений о власти и генералах (ну или почти без них). Без малейшей рефлексии о том, за что все сражаются и умирают: каждый за своё личное и все вместе – за Родину.
Сейчас, говорят, война другая, люди другие и поэтому окопная литература тоже другая. Хотя подождите – «Волоколамское шоссе» тоже из окопной прозы, но что-то я там не заметила нецензурщины, обхаивания всех и вся, начиная от властей и заканчивая командирами. Много там жесткой критики – но в адрес рассказчика и от него самого, много рассуждений о предательстве, много осознания... и практически нет того, что мы называем чернухой. Старшее поколение было, безусловно, стыдливее и скромнее...
Или нет? Или просто нам показывают неких идеальных, отшлифованных людей с картинки – как на доске почёта? А на самом деле не было на той войне никаких чистых, хороших, безусловно благородных людей... иногда закрадываются такие кажущиеся кощунственными мысли. И вроде даже смиряешься с ними, думаешь – нет людей без греха...
А потом тебе попадается «Жизнь для вечности» Николая Пестова, и все твои утрамбованные силой воли в позицию сомнения рушатся. Потому что Николай Пестов пишет не просто о сыне – он пишет о мальчике 19 лет, погибшем на войне, и публикует его письма. Которые предоставил в свое время к печати в оригинале. Без вымаранных мест, без правок и умалчиваний. Такими, какими они были. И мы видим уникального человека, о котором автор сам сказал, что сын был его учителем и примером для подражания. Образцом христианина и гражданина.
Расскажу немного об авторе: Пестов Николай Евграфович родился в Нижнем Новгороде 4 августа 1892 года. Его семья считалась вполне обеспеченной. Отец был мещанского, а мать – купеческого происхождения. В детстве и юности он получил надлежащее образование, соответствовавшее его возрасту и социальному положению. В 1911 году был зачислен в Императорское Высшее Техническое училище в Москве (впоследствии – МВТУ им. Баумана) на химический факультет. В 1915 году с четвёртого курса училища ушёл добровольцем на фронт. Пройдя курс обучения в военном училище, получил звание прапорщика, а затем назначение в запасное пехотное подразделение. В августе 1915 года направлен в Ригу, в расположение артиллерийского полка, с целью организации защиты против химического оружия. На фронте заслужил отзыв со стороны воинского начальства, как выдающийся офицер, был представлен к наградам; получил слуховую контузию. После октябрьских событий 1917 года Н. Пестов отправился на малую родину, в Нижний Новгород. Здесь работал сперва делопроизводителем, потом сотрудником Горпродкома. Через некоторое время получил назначение на трудоустройство в органы Всевобуча, вступил в ряды коммунистов. Позже был определен курсантом на Центральные Высшие курсы, после чего получил звание и мандат военного комиссара. В сентябре 1919 года удостоился звания окружного военного комиссара, был направлен работать начальником Управления Всевобуча при Уральском Военном округе. На этой должности он оставался в Свердловске до 1921 года. Осенью 1921 года он присутствовал на лекции В.Ф. Марцинковского «Жил ли Христос». Содержание лекции глубоко тронуло душу комиссара. Увлекаемый духом Святого Евангелия, Н. Пестов уволился из рядов РККА, а в 1922 году вышел из партии. В том же году возвратился в Москву и, восстановившись в студенчестве, продолжил учёбу в МВТУ. В свободное время посещал заседания христианского кружка. В 1924 году как член христианского студенческого кружка он был арестован, но в этом же году освобождён. В Бутырской тюрьме он познакомился с прихожанином Никольского храма на Маросейке, в котором вскоре стал исполнять обязанности старосты, а отец Сергий Мечев стал его духовным наставником и отцом.
Ещё до окончания МВТУ Пестов был зачислен сотрудником Научного института по удобрениям, позже перешел в Военную академию химической защиты, где в должности заведующего кафедрой калийных солей проработал до октября 1933 года. В 1933–1937 годах он работал в Московском химико-технологическом институте им. Менделеева (с 1934 года – профессор). За отказ выступить на собрании с осуждением арестованного профессора Николая Юшкевича был уволен из МХТИ. В 1939 году Н. Пестов получил приглашение от администрации МИЭИ. Выдержав конкурс, он занял место заведующего кафедрой химической технологии. В 1941 году был утвержден соответствующим определением в степени доктора химических наук. С началом Великой Отечественной войны большая часть советской промышленности была переориентирована на нужды фронта. Н. Пестов был освобожден от призыва по причине болезни: бронхиальной астмы. Все его научные усилия были направлены на помощь стране. В 1942 году на фронт попал его сын, а годом позже на него пришла похоронка...
Казалось бы, в жизни автора случилось самое страшное – он пережил собственного первенца. Но – пережил. Христиане иначе не умеют. Пережил и написал книгу о Коле Пестове, полную такой тоскливой и нежной любви, что кажется, книга пропитана слезами. “Жизнь для вечности” была самой первой из написанных Николаем Евграфовичем. Смерть сына Николай Евграфович переживал очень тяжело, но это скорбное событие стало началом целой цепочки событий радостных. Книга о сыне и все последующие книги полны искренней, глубокой веры, Николай Евграфович писал их от чистого сердца. Многие, читавшие их, приобщились к вере, любовь и преданность которой пронесли через все невзгоды сын, отец и вся семья. К концу военных лет Николай Евграфович перестал скрывать свои убеждения. Все стены своего кабинета он завесил иконами, стал ходить в храм, не боясь встретить там своих сослуживцев – смерть сына лишила его страха, а книга стала популярнейшим самиздатом, ее трепетно передавали из рук в руки и переписывали и перепечатывали.
Кем же был Коля Пестов? Очень воспитанным, очень верующим, в полном смысле слова нецелованным мальчиком, для которого целомудрие было не тяжким грузом, а добровольным выбором. Он был именно ХОРОШИМ человеком – иногда настолько, что казался немного занудным. Это вообще свойственно таким людям в молодости – юношеский максимализм не позволяет отступиться и перестать убеждать окружающих, как поступать правильно. Уже в школьные годы он крепко, хоть и молчаливо, держался своих убеждений, зная точно, что это принесёт ему трудности или по крайней мере лишит его возможностей. Многим ли подросткам и детям это под силу? Но самое тяжелое испытание настигло Колюшу в армии. Чуткому юноше, выросшему в культурной, интеллигентной, да ещё и верующей семье, было тяжело оказаться среди грубых, невоспитанных людей. И дело не только в их образовании или манерах, не в том, что люди недостаточно культурны. Николаю тяжело было находиться в среде безбожников, матерящихся, рассказывающих анекдоты и часто совершенно невоздержанных. Но своим поведением и словами, идущими от сердца, честностью и порядочностью он смог изменить многих окружающих его курсантов к лучшему. Очевидно, что тяжёлая во всех отношениях казарменная жизнь не смогла не отразиться на нём. Как замечает его отец, Колюша из весёлого открытого юноши превратился в молчаливого и задумчивого молодого человека, не чуждого размышлений и апатии. Колюша и сам пишет в письмах, что солдатская жизнь его очень меняет.
Но тем не менее письма Коли полны свидетельств его духовного роста и зрелости. Такие слова, которые пишет 19-летний парень, не каждый взрослый, изучивший тонны духовной литературы, сможет сказать, и тем более претворить в жизни. А то, что он как думал, так и жил, говорят не только его слова, но и свидетельства тех, кто лично знал его в это время.
Коля пошел на фронт, не сомневаясь в правильности своего поступка, и я уверена, что в семье даже не было мысли «откосить» его от армии. Николай, будучи настоящим христианином, искренне считал себя красноармейцем, считал своим святым долгом защищать свою любимую Родину. Он честно и со всей ответственностью выполнял всё, что от него требовалось. В нем не было ненависти, которую стремились в те тяжелые годы выработать у советского народа (и во многом это было оправдано, часто и вырабатывать не приходилось, после того, как люди видели все зверства фашистов). А больше всего молодой человек мечтал помогать людям, а не убивать (но от своего долга не уклонялся никогда). Хотел после войны стать врачом, чтоб спасать жизни, а не уничтожать себе подобных.
Николай Евграфович пишет, что вся семья молилась, чтоб Господь помог Колюше, избавил его от необходимости убивать и помог остаться верным христианином... И Он исполнил их просьбу: «На другой день после его последнего письма вновь был бой, в котором Коля был убит». Умер он не сразу, был ранен в живот –
а это тяжелая, мучительная смерть. То есть Коля успел и пострадать во Имя Господа, и спасти несколько жизней – он вытащил с поля боя раненого командира, не давал сослуживцам убивать пленных...
Гибель Коли тяжело далась семье. Однако у христиан есть надежда на будущую встречу в другом мире, и это обетование не дало родным Коли впасть в бездну отчаяния. Да, разлука была горькой – но временной. Я верю, что эта встреча состоялась.
И остается только один вопрос: а нужна ли нам грязь войны, льющаяся со страниц современных и не очень книг – или нам нужен свет, который сохраняется в душах людей, несмотря на тяготы и боль, испытания и потери, свет, который помогает и нашим огонькам не потухнуть в кажущейся иногда беспросветной
реальности?..
Прочитайте «Жизнь для вечности». Помяните доб-
рым словом воина Николая со сродники. Это нужно нам в первую очередь.
Дмитрий Шеваров, «До свидания, мальчики».
...Когда-нибудь, я верю, это будет –
В спокойный час, у тихого огня
Познавшие другое счастье люди
Из уст твоих услышат про меня...
Этими строками юного героя, поэта, фронтовика, не вернувшегося из боя – Моисея Рыбакова – я хочу начать отзыв о книге, которая дала мне столько, что невозможно выразить словами... но я попытаюсь.
Все вы, наверное, слышали, а многие и читали повесть Бориса Балтера «До свидания, мальчики!» – безусловно прекрасный, во многом автобиографический, откровенный рассказ о последних днях мирной жизни перед войной. Кто-то знает, что название – строка из песни Булата Окуджавы, тоже фронтовика. И совсем небольшое количество людей читали толстенную книгу издательства «Никея» с одноименным названием. А между тем эта книга способна разорвать на клочки самое чёрствое сердце: 688 страниц текста содержат сведения о молодых поэтах, погибших на полях Великой Отечественной. Они не дожили до сорока. Единицы успели жениться. Почти ни у кого не осталось детей. Эти мальчики – такие разные, но с такими похожими душами и судьбами – за редким исключением не успели оставить серьезного следа в литературе, кто-то чиркнул по небосводу советской словесности метеором, кто-то даже не печатался ни разу при жизни. Стихи их подчас корявы, наивны и кажутся детскими. Но по сути они и есть детские – многие ребята уходили на фронт со школьной или студенческой скамьи:
«Их стихи были книжные, с литературными героями. В них не было никакого бряцания оружия и «всех победим»... Их мир – это мир одиноких чудаков, способных страдать, но неспособных на зло. (...) Со своими стихами они не вылезали на трибуну и не мнили себя будущими поэтами, которые теперь могут пренебрегать науками. Интересы их были связаны с книгами, умудрялись они как-то оставаться вне житейского и вне буршеско-студенческого. Фигуры их сугубо штатские, они были освобождены не только от армии, но даже и от физкультуры. Однако каким-то образом оказались в армии и не вернулись... Они были несколько странными – то, что называлось «заумными», и трудно представить, что им могла предложить грядущая эпоха, если бы они остались живы...» (Г.Н. Эльштейн-Горчаков).
Конечно, среди них попадались и хулиганистые, и серьезные ребята. Повторюсь, они были очень разными – некоторые работали с детства, кто-то писал со школы, некоторые в силу происхождения водили знакомство со знаменитостями. Роднит их две детали их общей биографии, обе – настолько важны, что перечислю их отдельно.
Первая: они не считали себя поэтами. Они готовы были работать до кровавых мозолей на пальцах, оттачивая свое мастерство и доводя талант до совершенства. Кто-то из них публиковался, кто-то – нет. Кто-то носил свои тетрадки на проверку редакторам и маститым поэтам, кто-то показывал их только семье и друзьям. Но никто из них не кичился своим даром. Скромность и понимание, что поэзия – это огромный умственный и душевный труд, роднит их лучше любой крови, паспорта и общности интересов.
Вторая же деталь, которая их объединяет – готовность умереть во имя Родины:
...он, нахлебавшись смертельного ветра,
Упал не назад, а вперед,
Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра
Пошли в завоеванный счет.
Захар Городисский, 9 августа 1943 года
Автор этих строк умрет от ран 12 августа 1943 года, через 4 дня после того, как напишет о своих ста семидесяти двух сантиметрах. Ему было 19 лет, он ушел на фронт в начале войны, прибавив себе лишний год, чтобы точно взяли в армию. Дважды ранен, второй раз ранение оказалось смертельным. Удостоен двух медалей «За отвагу». И – не удостоен публикаций. После парня остался сборник его стихов, отпечатанный и переплетенный отцом поэта Матвеем Захаровичем, который хранится в музее самарской школы № 15.
«Он любил книги и письменный стол, а стал солдатом. И не просто пошел воевать, а с первого дня войны готовился к ней, приучал себя к походам, воспитывал выносливость: отмечал на карте Ленинграда расстояние, которое назначал себе пройти за день: сперва 20 км, потом 30, потом 40 км. Стихи он начал писать еще в 7 классе. Маяковский и Пастернак были его любимыми поэтами... Его биография оказалась очень короткой. Он не успел напечатать ни одного из своих стихотворений...» Так о 23-летнем Рэме Марконе рассказывает Янина Леоновна Левкович, литературовед и пушкинист, сотрудник Института русской литературы РАН. Рэм погиб на Донбассе. А незадолго до этого парень узнал и о смерти родителей в блокадном Ленинграде. Тетя Рэма получила извещение, что племянник пропал без вести, и только в 2019 году поисковик Юрий Смирнов установил, что в документах была допущена ошибка в написании фамилии, и тогда же была выяснена точная дата гибели Рэма – 18 февраля 1943 года. Убит на поле боя.
«Девочки испекли угощенье, поставили чай, конфеты. Танцевали. А потом с ночевкой поехали на озеро Песчаное. Ариан взял с собой гитару. Вернулись и узнали, что война. Ребята побежали в военкомат. Даже сфотографироваться классом не успели... Семнадцатого сентября сорок первого года проводили на фронт пять первых наших ребят. Пятнадцать мальчиков было в классе, вернулись трое...» – вспоминает одноклассница погибшего в 1943 году Ариана Тихачека Людмила Тубина. Ариан – чех по отцу, поволжский немец по матери, из интеллигентнейшей семьи музыкантов, жил в Свердловске в родовом доме. Отца поэта Валериана Иосифовича посадили в 1931 году за якобы связи «с находившимися за границей эмигрировавшими собственниками уральских заводов». Мужчина ничего не признал и через год вернулся из заключения, а вот о матери Эрне Оскаровне с тех пор неизвестно ничего – то ли умерла, то ли была репрессирована, но ни в личных бумагах, ни в переписке с отцом Ариан не упоминает о матери вовсе. И вот с таким анамнезом мальчик с поврежденным с детства глазом, чтобы точно пройти медкомиссию, выучил наизусть всю таблицу для проверки зрения, обманул медиков и отправился воевать. Под Сталинградом был серьезно ранен, едва не потерял ногу, но о комиссовании даже не помышлял, и в конце мая 1943 года, хромая и опираясь на палочку, Ариан покинул госпиталь и вернулся на фронт. В октябре батальон попал в окружение, генерал Зиновьев был тяжело ранен, почти все офицеры погибли. Погиб и Ариан. Он так и не попал ни в одну антологию фронтовой поэзии – Ариан Тихачек погиб двадцатилетним и не успел опубликовать ни одной своей строчки. Отец, прошедший допросы и заключение и несломленный тогда, переживет сына всего на четыре года.
«На его стихах запеклась кровь отступающих. В его строках – сорванный голос тех, кто прорывался из окружения. О контрнаступлениях,
о взятии городов, о Победе Владислав Занадворов написать не успел... Владислав Занадворов и его сослуживцы похоронены в братских могилах у станицы Чернышевской. Таких могил в Чернышевском районе двадцать три». После этих строк из посмертной биографии 28-летнего командира минометного взвода я закрыла книгу и поняла, что в ближайшие несколько часов не смогу прочесть из нее ни строчки. Чаша переполнена. Вернувшись же к ней, в каждой новой биографии я, уже зная, что ни одна из них не закончится словами «долго и счастливо», всё равно надеялась вопреки всем разумным рассуждениям и ждала, что хоть кто-то из этих мальчиков будет посчитан погибшим ошибочно. Хотя бы один. Этого, как можно понять из всего написанного, так и не случилось.
Перечислять факты из жизней не вернувшихся с войны поэтов можно бесконечно долго, но лучше я предоставлю это право автору и собирателю этой памяти – Дмитрию Шеварову, журналисту и писателю. Благодаря его большому сердцу и титаническому труду – а собирать по крупицам сведения о ребятах, которые не успели даже громко заявить о себе и есть титанический труд – память о мальчиках, у которых, может быть, из родных не осталось в живых никого, по-прежнему жива. Они канули в вечность, но не канули в Лету. Мы – тот самый подорожник, выросший на обочинах фронтовых дорог, призванный залечить раны нашего народа памятью, болью, слезами, сопереживанием. Нам нельзя забывать, сколько лучших мальчиков забрала эта война – и что мы потеряли в ней. А потеряли мы генофонд: талантливых, сильных, ярких, верных. Тех, кто мог бы дать миру так много – а успел отдать только жизнь.
Закрывает антологию Помянник – редкое явление для книги, особенно в наше время. В нем даны краткие сведения о всех погибших молодых поэтах, имена которых мы знаем сейчас – всего 136 человек. Пока 136. А если представить, о скольких из них мы не узнаем никогда?..
Книга эта – живая память «о людях, что ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы». Эта книга – Реквием. Реквием по мечте о лучшем будущем страны, вернувшейся с войны. Конечно, потом будут еще герои, будет Гагарин, которому повезло пережить войну ребенком – не то точно оказался бы на фронте. Будут полярники, геологи, поэты и прозаики. Но насколько лучше и прекраснее могло бы быть, останься в живых эти 136 талантливых ребят!
А еще эта книга – антидот против пошлости. Наверное, каждый слышал множество раз, что мат на войне – норма, что так и должно быть, что мы обязаны не просто с этим смириться, но с восторгом принять этот факт. Открываю страницы коротенькой биографии Георгия Суворова, погибшего в 1944 году во время боев за Нарвский плацдарм: «Его коллеги вспоминали потом, что Георгий был самым интеллигентным сотрудником редакции и образцовым русским офицером. Ничто не выдавало в нем БЫВШЕГО ДЕТДОМОВЦА. «Его лексикон не знал ни хамского тыканья, ни сквернословия в любых обстоятельствах фронтовой жизни. А на войне нетрудно было огрубеть душевно» (Из воспоминаний поэта-фронтовика Петра Ойфы). Стоит задуматься, как мальчик-сирота, у которого не было никого, кроме сестры, выросший в приюте отнюдь не в наши сытые годы, умудрился сохранить достоинство, да и вообще – кто его этому научил? Значит, это было всегда – внутри. И когда вам начнут рассказывать, что матом должны быть полны книги о настоящей окопной правде, вспомните о Георгии Суворове – настоящем офицере со знаменитой фамилией, который не дожил до Победы и погиб, защищая право на рождение тех, для кого мат сейчас – норма.
Когда вам начинает казаться, что на вас льются реки «настоящей фронтовой поэзии» и что новые симоновы, долматовские, друнины и берггольц живут и пишут прямо сейчас – откройте эту книгу на любой странице, и очень быстро протрезвеете. Потому что настоящие не рисовали половые органы на стенах домов и не раскатывали с фестивалями и чтениями на казенные деньги по стране, а собирали вещи и уходили. Их ранили и увечили – они возвращались. Их убивали – и они вновь возвращаются через десятки лет, чтобы напомнить нам, что такое война, доблесть, честь и совесть:
Мы все уставы знаем наизусть,
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждем приказа нового. И пусть
не думают, что мертвые не слышат,
когда о них потомки говорят.
Автор этих строк Николай Майоров погибнет в 1941 году под Смоленском, будучи 22-летним. Тогда о победе только мечтали. Мы же говорить и помнить – будем. Память – лучший и самый верный камертон. Бронежилет от пошлятины и фальши. Спасательный круг в море мусора.
Спасибо вам, мальчики.
