* * *
правду резать нелегко и неприятно.
правда – самое гнилое в человеке.
потому как не возьмешь ее обратно,
правда – если пролилась – уже навеки.
это песня помогает жить и строит.
правда – рушит и сметает. но при этом
почему-то только правда правду кроет.
так что легче и приятнее – дуэтом.
а я – соло! я же праведник! и даже
припася на этот случай каплю виски,
пью из рюмки с вашингтонской распродажи,
пепел сыплю в черепок из сан-франциски...
* * *
Нынче из подъезда соседи
потихоньку гроб выносили.
Вот тебе и аз-буки-веди:
был – и нету... Сколько усилий
осчастливить близких и прочих
прекратилось вмиг... Рядом вяло
– Кто это? – шептались. – Да дочь их...
– А чего не плачет?.. – Устала...
Так и все мы кончимся скоро.
Я-то точно... Просто отчалим,
заслужив немножко укора,
подарив привычки к печалям
тем, по чьим сердцам наследили –
кто по полной, кто между делом...
Родились и тоже родили,
поделясь душою и телом,
и – назад, к христам и аллахам,
или кто он там, этот боже?..
Смерть страшна всего одним страхом –
что и без тебя будет то же.
Будто этот мир бестолковый
ты не гнул в дугу об колено.
А теперь лежишь, как целковый –
вымытый, наряженный, тленный
и совсем-совсем бесполезный,
недодавший света и счастья...
– А чего с ним? – Сердце... – Болезный...
– Да уж лучше так, в одночасье...
Да, так лучше. Вроде расстрела.
Без суда и без приговора.
Тебя нет – а солнце пригрело...
И за сукой бегает свора
кобелей... летят самолеты...
по степи ползут тепловозы...
у кого-то рваные боты,
у кого-то свежие розы...
моросит... метет... снова тает...
за сегоднем новое завтра...
где-то незаметно светает,
где-то вечереет внезапно...
миллиарды прут на работу...
миллиарды спят, в ус не дуют...
и она – другого кого-то,
как тебя когда-то, целует,
а ему всё мало и мало...
А узнала – губы вспотели:
– Господи! – Так ты не слыхала?..
– Да когда ж? – На прошлой неделе...
А соседи скорбно выносят.
А зеваки бурно лопочут.
На помин обычно не просят –
все приходят сами, кто хочет.
А я – мимо: мы не знакомы.
И ко мне чужих не пускайте.
По рюмашке хлопните – дома,
и битлов врубите, и знайте:
ни о чем я, блин, не жалею!
Мне всего хватило с лихвою!
И хорош битлов – сам поблею!
Ладно, скажем легче: повою,
пусть пошелестит – да, не горний –
баритон с фальцетом коронный...
Да прочтите, кто попроворней,
маршик, что ли, мой похоронный.
Да еще по стопке и – хватит.
И живите – мирно и честно.
И не хнычьте впредь об утрате
я ж не весь уйду, как известно!
От меня останутся дети –
пара сыновей да три дочки.
А еще останутся эти
неблагоговейные строчки
вместо рукотворного склепа.
И итог – скупой, как ни странно:
что и жил я как-то нелепо,
и что умер как-то нерано...
КАМЛАНИЕ
Знаки, указатели, меты,
жалящие жалостный разум –
жаркие, как хвост у кометы,
но неразличимые глазом
боги всеязыческой веры,
жертвы вседовлеющей сути,
призраки, манки, полумеры,
всполохи восторженной взмути,
капелька воды недопитой,
растворённой вдохом, летучей...
Что-то происходит с орбитой –
магия? намеренье? случай?
Чувство народилось и дышит:
зиждет и себя ж ненавидит...
Слышащие слухом – не слышат.
Видящие взором – не видят.
ЕЩЁ О СИНЕНЬКОМ
СКРОМНОМ ПЛАТОЧКЕ
Не злись, не хнычь, не скули – не жалко.
Хнычь, злись, скули – по греху и боль.
Для слёз не хватит и полушалка,
на – носовой?.. свой? ну что ж, изволь...
Какой изящный, а больше вечный!
Ты где, подружка, такой взяла?
Ах – любопытство бесчеловечно?
Ах – и без нас под завязку зла?..
Чего ты ноешь, что жизнь коррида! –
господь к тебе не жесток, а мудр:
сей синий скромный платочек, Фрида,
затем, чтоб не было добрых утр.
Чтоб каждый день начинался адом
и оставался им дотемна.
Проснешься – вот он, измятый, рядом:
здорово, падла, опять одна?..
Вот и задумайся: а спроста ли,
в судьбу тебе дерезу вплели,
и душу досуха опростали?..
Хоть рви его, хоть в огне пали –
все сто пожаров тебе в печенку,
и сто кошмаров во всякий сон. –
Не нужно было душить мальчонку!..
А задушила – держи фасон:
скаль миру зубы – улыбки вместо,
грызи подушку во тьме тишком, –
теперь ты знаешь, чья ты невеста.
Чего же брезгуешь женишком?..
Чего ж ты вьешься как аскарида
в чужих кишках? тень – в чужой тени...
Ведь мы – мы душ не губили, Фрида,
и рук к нам проклятых не тяни.
Кричи, отпугивая непруху.
Шепчи заклятья в пустой ночи.
Влачи, покуда хватает духу
ютиться у выстуженной печи...
Молясь, ложись, не молясь, ложись – не
случится чуда – один итог:
тебе по гроб твоей жалкой жизни
на тумбочке будет лежать платок...
* * *
Не пишешь, но слышишь,
не веря, что – свыше,
что все ритурнели
из той же шинели.
Не хочешь, а – на-ка:
размер Пастернака
и – вечная драма –
подтекст Мандельштама
и – как на смотрины –
восторги Марины
и сор окаянный –
из Анны...
СПУТНИЦА
экая всё-таки путаница,
в жизни не разгрести...
кто ты мне, если не спутница –
друг моего пути?
я ведь тебя к посоху
приговорил сам.
вот и мотаемся – посуху,
по морю, по небесам...
вместе искуролесили
все перекрестки лет,
где ты, родная? здесь? или
больше тебя нет?
вёдро или распутица,
ветер или гроза, –
дай-ка мне руку, спутница! –
хватит тащиться за...
* * *
...а однажды ты села и улетела,
и оставила – грезить, хранить и ныть,
увезя за море и роскошь тела,
и всего, чего телу не заменить...
и, привыкший к потерям, как к многоточию,
находящий что-то и в них, и в нём,
понял я: как же, господи, зябко ночью!
и ещё страшнее – как зябко днем...
