Поэт и рыба

И попалась ему на крючок небывалая щука,

Изгибалась в воде, как последняя шлюха,

Он ее подсекал и тащил из воды, но напрасно,

А была эта щука огромна, зубаста, прекрасна.

Волочила по озеру ветхую лодку поэта,

Но и он не сдавался, и лоб его взмок от натуги...

Как мне трудно писать, как тоскливо писать мне про это,

О друзья и наставники, рано ушедшие други!

...Он уж вытащил было ее, только сил не хватило

перекинуть за борт... и увидел он лик ее грозный,

не девический ли?.. И он понял, что это – могила,

но нельзя отступать, коль подсек, да и поздно уж, поздно.

Стал он в борт упираться прострелянною ногою –

И тащил и тащил, и увидел то ль руки, то ль ласты,

И была эта щука, как женщина, белой, нагою

И грудастой, лишь челюсти были зубасты.

«Это смерть моя! В сорок четвертом я выжил...» –

Так подумал и рухнул на дно закачавшейся лодки,

И не умер, а просто на поле цветущее вышел,

Где гуляли убитые взрывом бойцы-одногодки.

Он один среди них тогда выжил – и вот с ними снова.

А как молоды! Он-то уж старый и щуплый...

И не мог он промолвить ни единого слова,

Лишь пушок над губой с удивлением щупал...

Ну а лодка кружилась, ее увидали сельчане

И причалили к берегу вместе с коварною щукой,

А поэта – в больницу... и долго толпились в печали

У воды, и один из них кашлянул: «Ишь ты, матерая су-у-ка!»

Щуку бросили в озеро, ибо она с сотворенья

Была духом его, темным духом в народном завете.

А над озером лебедь летела, сияло ее оперенье,

И порою кричала навзрыд о погибшем поэте.

* * *

Жизнь бессмыслица, если не веришь,

Ну а верить – не так-то легко,

Коль во все вожделения двери

Нам распахнуты так широко.

Так и ходим по краю обрыва...

И безгрешность небес дорога, –

Нам бы следовать ей терпеливо!

...Но уже соскользнула нога.

Соскользнула нога, соскользнула –

И конечно, уже не впервой

В обиталище плотского гула,

В ад срываться мне вниз головой...

Жизнь смеется над нами, лукавит

На своем тупиковом пути,

Даже вроде высокое славит,

Но что толку, коль дух взаперти!

Не протиснувшись в узкие двери,

Не услышишь небесную весть...

Жизнь – бессмыслица, истина – в вере,

Да вот истину трудно обресть.

* * *

Мы замечаем только числа,

Проходят незаметно годы.

Глядь – у того рука повисла,

Он ей приветствовал свободы

Приход... А вот стальные зубы

Там, где в устах жила улыбка,

Как бы серебряная рыбка;

Побиты молью наши шубы...

Нас задевают острым краем

Года – глядишь, вновь кто-то помер...

Но мы сидим, в лото играем:

Вдруг выпадет счастливый номер!

* * *

Утром не пошел на Волгу – кто-то

Держит, не дает восстать с постели...

Неужели просто неохота?..

Август, золотые улетели

Утра, а за ними вслед и птицы

Устремятся, собираясь кучно.

Лето провожать – листать страницы

Жизни быстротечной – это скучно!

И бодрит меня лишь приближенье

Яблочного Спаса наливного,

И надежда на преображенье –

Этою надеждой жив я снова.

Стало быть, и песенка не спета, –

Вновь на Волгу улочкой тенистой

Побегу, где еще бродит лета

Отблеск золотой и водянистый.

Февраль в Самаре

         Памяти В.В.Кожинова

Вадим Валерианович, светает,

За окнами недвижимая мга,

Февраль, но влага ранняя съедает,

Подтачивает грузные снега.

И лед кругом – на улицу не выйти.

Но выхожу – за хлебом-молоком.

И никаких решающих событий,

Недвижимая мга висит кругом.

Ни разу солнце из-за туч не вышло,

А тут еще ни друга, ни семьи...

– Но все-таки светает! – еле слышно

Вы говорите мне из-под земли...

Вадим Валерианович, светает,

И как-никак душа еще жива,

И строчка иногда с небес слетает,

Но всё перемололи жернова.

А через волжский лед спешат сельчане,

Их не пугают полыньи вокруг.

Заутреня – и храм согрет свечами,

Молюсь за Вас, наставник мой и друг.

Навечерие Рождества Христова

В Рождественском просторном навечерьи

Земля снегами пышными полна.

Летят снежинки – отряхает перья

Сквозь тучи проглянувшая луна.

Она парит кудесницей совою

И словно окликает снежный мир,

И с удивленьем видит под собою

Не громкий блуд, а Духа тихий пир.

Так это навечерие просторно

И дух его так неназойлив, прост,

Что в белом небе прорастают зерна

Колючих и морозно-хрупких звезд.

И нам стоять всю ночь перед амвоном.

Молиться в теплом золоте свечей,

И наполняться еле слышным звоном

Сквозь купол проникающих лучей.

Серебряная лопнет перепонка,

Снег взвихрится и нежно заблестит,

А в храме о рождении ребенка

Божественного Пастырь возвестит.

И знаю, каждый ныне в храм пришедший,

В толпе неразличимый меж людьми,

Вдруг остро вспомнит о своей прошедшей,

Но снова возвратившейся любви.

Земной любви, которая с небесной

Сливается в неповторимый час,

Скрепясь святой печатью – силой крестной,

И Небеса благословляют нас.

* * *

Свободный от любви, покоя ты едва ли

Достиг, на сердце груз неведомый неся.

Ты Реку так любил, но льды ее сковали,

Ты Липу так любил, но облетела вся.

А как ведь жаждал ты свободы и покоя,

Чтоб был здоровый сон, здоровый аппетит!

Но вот с небес сошло и сделалось строкою, –

С пустых небес сошло – и сердце тяготит.

Названья нет ему, и нет тебе названья,

Ты имя потерял, найти не хватит сил.

– Как звать меня? – кричишь в пустыне мирозданья, –

Ответом только гул из отческих могил.

А как страну зовут, в которой ты родился,

Молился и грешил?.. Безмолвны облака...

Листок календаря к твоим ногам прибился –

С рождением твоим... другой летит пока...