Игорь БЛИНОВ

Миниатюры с натуры

В темноте

Ночь... Ни черта не видно, да еще и фонари не светят... Очень темно.

В кустах сирени на бревне сидит патруль. По дороге мимо кустов кто-то идет, но кто? Непонятно.

– Петров, выйди и позови его сюда.

– А если это не военный?

– Ну, тогда попроси закурить.

– А если он пьяный?

– Тогда ничего не спрашивай.

– А чего же я тогда пойду, если он пьяный и не военный?

– Тогда сиди и молчи... Вот же, блин, маршрут достался – одно пьяное хулиганье шатается. Никакой культуры...

Вопрос – ответ

– Что вы сегодня делали весь день?

– Как что? Служил!

– И что же вы сделали за день?

– Практически все, что планировал.

– А что вы планировали?

– Добросовестно исполнять свои обязанности!

– Какие?

– Согласно штатно-должностному расписанию!

– А где вы их исполняли? Я целый день вас не видел!

– Да везде! Я всегда и везде исполняю свои обязанности! И вас я тоже сегодня не видел! Где вы были целый день?

– Что вы хотите этим сказать?

– А что вы хотите этим спросить?

Блажен, кто верует

– Тащ командир!

– Чего хочешь?

– Сергей Михалыч, дайте сто рублей взаймы.

– А зачем тебе?

– Хочу жене цветы купить!

– Благое дело! Держи.

– Сергей Михалыч, а если бы я сказал, что на водку?

– Тогда бы не дал.

– Ну, что ж... Тогда пусть будет на цветы...

На всю жизнь

Евгения Михайловна Котова, замечательная, но очень строгая женщина, проверяла наши контрольные по высшей математике.

Первый курс.

– Курсант Шевченко! Отличная работа, очень оригинальное и на удивление простое решение. Вы просто вундеркинд!

Шепот в классе:

– Киндер-Вуд...

– Пиндер-гуд...

– Умникум...

– «Вуд» – это «пенек»...

– Дубина...

– Совсем допился...

– Полный дебил...

– Что вы говорите? – Котова посмотрела на класс поверх очков.

– Да так, ничего... Умный мальчик...

С этого момента и на всю жизнь отличник и действительно «умный мальчик» Шевченко получил кличку – «Леха Деревянный».

Грустный рассказ

Леха Шевченко привез из отпуска литр самогона. Это у нас была такая традиция – из каждого отпуска все везут чего-нибудь вкусненькое.

Ну, а Леха... Это ж такую гадость еще и найти надо было!.. Короче говоря, кличку мы ему не зря дали... Достоин.

А выпить этот самогон мы так и не смогли. Даже всем классом. И решили тогда закопать его в пампасах, за стадионом, на черный день... ну, на совсем уж черный.

Прошло недели полторы, и как-то вечером вдруг стало ясно, что вот он – черный день! Настал, родимый!

Побежали в пампасы, а там...

А там, на месте упокоения нашего самогона, долбанутая кафедра физподготовки и спорта теннисный корт закатала.

Хотели было ломом поковырять, да так и не нашли где: ни примет не осталось, ни холмика, ни столбика – один лишь асфальт блестит.

Вот такой грустный рассказ.

Лгун

– Гаврила-а...

– Чего, Куля?

– А хорошо быть женатым?

– Хорошо, Куля...

– Я тебе не верю, Гаврила.

– Почему?

– Потому что ты меня всегда обманываешь.

– Это когда это?

– Да постоянно. Вот сейчас – что у тебя во рту?

– Конфета.

– Вот видишь... А говорил, что любишь колбасу...

В душевном равновесии

Февраль. Холодно и ветрено. Стоим на плацу – командир проводит среди нас воспитательную работу. Кэп распинается про дисциплину – дескать, падает. А как же она может стоять? Ведь ног у нее нет!

Сзади строя – Третьяк. Не хоккеист, а просто Третя. Третя поднял воротник шинели и опустил уши шапки, шмыгая носом, бубнит:

– Задрал... Он что, хочет, чтоб я задубел?.. Все задрало... Козлы... Неужели нельзя в роте постоять?.. Хоть весь день трынди... Задрал... Козлы...

– Что, Третьяк, замерз?

Это начфак, он уже давно у Трети за спиной. Слушает, наслаждается.

– Да задрал уже! Не май же месяц!.. Козлы...

Третьяк оглядывается и осекается.

– Кондрацкий! Чтобы я до конца мая курсанта Третьяка в списках увольняемых не видел!

Третя в ауте.

Через полчаса он перелезает через забор, добирается до ближайшего телефона-автомата и набирает номер.

– Слушаю, начальник факультета!

– Сам дурак!

– Кто это говорит?!

Короткие гудки.

До конца мая Третя просидел без увольнений, но в душевном равновесии.

Секрет вечной молодости

В училищной парикмахерской работали две бабульки – одной вот-вот шестьдесят, а другой уже за.

По именам мы их не знали, и чтобы как-то различать, говорили так:

– Ты у какой стригся – у старой или у молодой?

Мохнатое Ухо

Это прозвище училищного особиста. У него был суперсекретный кабинет за тройными дверями и действительно волосатые уши.

Иногда Мохнатому Уху становилось скучно в обстановке строжайшей секретности, и он выходил в народ – послушать, о чем болтают на самоподготовке.

В дверное окошко было видно, как подплывает верхушка высоченной фуражки и бдительно замирает.

Начинался театр для одного зрителя:

– Товарищи, если бы вы только знали, как я люблю родную Коммунистическую партию!

– Товарищ курсант! Такие слова сидя не говорят.

– Есть, товарищ старшина второй статьи!

– Товарищи! Я мечтаю занять хотя бы самое скромное место в передовых рядах строителей коммунизма!

– Товарищ курсант! Вам необходимо написать заявление в первичную партийную организацию.

– А сочтете ли вы возможным за меня поручиться?

– Я не смогу: у вас не сдан зачет по импульсной технике и не поглажен воротник!

– И я не смогу: вы украли у меня стирательную резинку!

– Я тоже не поручусь: я видел, как вы лезли через забор в самовольную отлучку!

– Позор!

– Это клевета!

– Коммунисты не клевещут!

– Предлагаю рассмотреть его персональное дело!

– Куда смотрит комсомольский секретарь?!

– Я исправлюсь! Я законспектирую «Капитал»!

– Начинайте немедленно и завтра утром предъявите!

– Есть! Спасибо за шанс!

Фуражка в окне нервно дергалась, из-за двери доносилось: «Наглецы...» – и Мохнатое Ухо бесшумно уплывал по коридору.

Высокий класс

– Юрий Аршакович, это что?

Начальник училища осматривает аудитории, а начфак его сопровождает.

Вопрос начальника училища означает: «И как вы, начальник факультета, объясните мне этот бардак? Вот в чем, например, измазаны дверцы шкафа, в котором, кроме учебников, эти разгильдяи хранят еще черт знает что?»

Юрий Аршакович очень не любит, когда ему задают неприятные вопросы.

По идее, его ответ должен звучать так: «Виноват! Недосмотрел! Эти разгильдяи открывают шкаф руками, а закрывают пинком. Заделали шкаф!» Но Аршакович невозмутим:

– Это гуталин.

Начальник училища странно смотрит на него, на дверцы, поправляет галстук.

– А это что? – адмиральский палец указывает на окно. Там сетка, предотвращающая утечку секретной информации посредством сквозняка. В сетке – дырка для высовывания головы. – Что это за дыра?

– А она с обратной стороны.

Адмирал заметно напрягается, кивает головой и выходит в коридор. Начфак машет рукой: «Не вставайте!» – и направляется следом.

Мы балдеем – высокий класс!

Суровый и дальний поход

Серегу Третьяка отпустили в увольнение перед дальним походом, сказать последнее «прости» маме, папе, коту и всей Северной стороне города Севастополя.

В ботинках на надставленном, высоком каблуке и в шикарных расклешенных брюках (знающие люди оценят – это очень круто!) Серега степенно фланировал по развитой поверхности города, пока его не остановил...

Правильно: патруль!

Который и доставил его, не мешкая, в комендатуру.

Там Серегу быстренько запротоколировали и в качестве наказания «за порчу формы одежды» предложили погулять строевым шагом по внутреннему дворику. Часика полтора – два.

Стоны о предстоящих штормах, бессонных вахтах и провокациях вероятного противника на комендатуру впечатления не произвели.

Через два часа Третю отпустили. Он посмотрел на часы, выругался и бодренько засеменил по улице в направлении остановки городского катера.

На полпути его встретил...

Патруль!.. Но уже другой.

Начальник патруля – стройбатовский капитан – также не проникся сочувствием к опасной и неблагодарной доле моряка и, выполняя план задержаний, завернул Серегу в «родные пенаты», то есть опять в комендатуру.

В комендатуре удивились и посоветовали, не тратя времени на повторное оформление, сразу же заняться делом, достойным настоящего морского волка, а конкретно – «попедалировать» по плацу еще часика два.

Третя сторговался на полтора.

Через полтора часа хорошо размятый Серега, высоко задирая сильные ноги и обгоняя мух на лету, прибежал на Графскую пристань.

Катер до Северной стороны еще не прибыл, зато на пристани уже стоял...

Совершенно верно! Третий патруль!

В комендатуре Трете обрадовались как родному – напоили водой и даже пообещали подвезти до Графской пристани, как только появится дежурный автомобиль. Ну, а пока он не появился, дабы не терять драгоценное время даром и не сидеть просто так, сложив ноги, Сереге рекомендовали пойти и еще разок потренироваться на плацу, чтобы показать «класс» другим, менее опытным задержанным.

Третя не посрамил и через час, с чистой совестью и приятным чувством легкой усталости все-таки ступил на шаткую палубу городского катера.

Комендатура стояла на удаляющейся пристани и, утирая скупые слезы, махала носовыми платками. В тот же самый момент на пристань прибытия вышел патруль комендатуры Северной стороны города, у них тоже был план задержаний, и план тот «горел»...

И конечно, они с Серегой встретились!

...Поздно ночью измотанный и вспотевший Третьяк в пыльных стоптанных ботинках ввалился домой, дал подзатыльник коту, схватил зубную щетку и, не прощаясь, убыл в «суровый и дальний поход».

Борис Овсянников

ТРОЙНОЙ ТУЛУП

Смотрел дед Степан вечером по телевизору одиночные выступления фигуристов и вдруг впал в детство. Внезапно он ощутил прилив сил, требовавших немедленных действий.

«Вот невидаль! – думал он. – Тройной тулуп! Да я, если возьмусь, без коньков таких тулупов штуки четыре заверну! Помнится, я в молодости, с соломенной крыши прыгая, в конную телегу без-
ошибочно попадал. Чай, и мы из тех же мясов, а то и покрепче будем!..»

У стола сидел внук Степана. Он зубрил урок и надоедливо бубнил: «Рожденный ползать летать не может. Рожденный ползать – вот мудрость жизни...»

– Ты, рожденный ползать, – заносчиво сказал дед внуку, – запомни хорошенько: я на рекорд пошел!

Надел Степан телогрейку, ушанку, босые ноги сунул в валенки с калошами и вышел на улицу.

Приличных размеров лужа была совсем рядом. На ее замерзшей поверхности днем малыши гоняли палками жестяные банки. Осмотрелся дед вокруг – никого нет. Только светятся окна в домах. «Вот по этому огню обороты считать буду», – отметив взглядом ближайшее к нему окно, подумал Степан. Воздел он картинно, как ему казалось, над головой сложенные кренделем руки, присел на полусогнутых ногах, сделал задом плавные движения вправо и влево, сосредоточился и резко подпрыгнул, стараясь придать телу завихрение по часовой стрелке.

Валенки, в которых дед пошел на рекорд, при прыжке остались стоять на льду. Светящееся окно, намеченное им для счета оборотов тела и фиксации рекорда, сместилось на несколько градусов, а приземление его самого было тяжелым. Сначала льда коснулись голые пятки, потом деда кинуло спиной на лед. Стук головы разбудил соседских собак...

«Рожденный ползать летать не может...» – вот первое, что услышал дед, с трудом входя в избу.

– Побил рекорд? – поинтересовался внук.

– Побил, – хмуро ответил Степан. – Только не я его, а он меня. Пропади они пропадом, тулупы эти! Отпрыгал, видно, свое, теперь и в телегу вряд ли попаду.

И, бросив на пол амуницию, кряхтя и охая, полез на печь.